Там, где горит земля

Никогда медик не ощущал такой всепоглощающей, запредельной усталости. Он всегда считал, что когда говорят о «не шевельнуть ни рукой, ни ногой», это по большому счету лишь оправдание душевной слабости. А сейчас сам чувствовал, что проще умереть, чем открыть плотно зажмуренные глаза и что‑то сделать. Хотелось лишь одного – сидеть вот так, в неподвижности, отгородившись от всего мира стеной безразличной апатии. Слишком много смертей для одного медика. Слишком много страданий несчастных, кому не помогло даже его искусство хирурга.

Ещё минута покоя, и он соберется с силами, чтобы встать. Только одна минута… Нельзя спать сидя за столом, это роняет достоинство хирурга–консультанта армии… и встать после пары часов такого сна — совершенно невозможно. Нужно разобраться в обстановке… принять пополнене… не… не спать…

Кто‑то опустился на стул напротив. Скрипнула старая заштопанная обивка. Поволоцкий молчал, не открывая глаз, стараясь продлить ещё хотя бы на мгновение импровизированный отдых.

— Александр… Саша…

Этот голос не мог прозвучать здесь ни при каких обстоятельствах. И все же – медик его слышал, если только это не была галлюцинация. Он вскинул голову, уронив на стол безвольные руки, и увидел её. Анну.

В резком электрическом свете её лицо казалось болезненным и угловатым, землистым от усталости. Потеки пота и пыли виднелись на висках и скулах. В комбинезоне химической защиты, с противогазом на поясе Анна Лесницкая казалась почти неотличимой от обычного солдата. Уставшая, почти некрасивая женщина, появившаяся там, где её быть не должно и не могло.

Самая прекрасная на свете…

— Ты живой, — прошептала она, положив на ладони Александра узкие длинные пальцы, кажущиеся невероятно тонкими по сравнению с широкими мешковатыми рукавами комбинезона.

Она не плакала и не улыбалась. Только смотрела на хирурга огромными, бездонными глазами, в которых читалось все – страх за любимого, тяготы возвращения, сумасшедшая радость.

Александр крепко сжал её руки своими широкими ладонями, стиснул с такой силой, будто только это пожатие связывало его с реальным миром.

— Да, — прошептал он в ответ. – Я живой.

Эпилог

Мы были смертны…

1991 год

Путь оказался долгим, гораздо дольше, чем он ожидал. Хотя, наверное, дело не в путешествии, а в самом путешествующем. Самолетом до Люблина, дальше на поезде до Варшавы, а затем монорельс – когда тебе без малого восемьдесят лет это уже не так легко, как в молодости (увы, теперь очень далёкой). Теперь даже комфортабельные кресла изнуряют тело больше, чем когда‑то – простые лежанки в военных дирижаблях.

Никто не молодеет, к сожалению.

За окном сменяли друг друга промышленные районы варшавского промышленного узла, небольшие селения, фермы. Маленькие леса, больше похожие на большие ухоженные парки. Странно было наблюдать за мирной жизнью из вагона быстро мчащегося монорельсового состава — люди в разноцветной одежде, автомобили… В памяти накрепко засели совсем другие пейзажи и картины – серые, хмурые пустоши, эвакуированные города, толпы беженцев, военная техника и усталые солдаты, идущие по разбитым дорогам.

Тридцать лет прошло, а как будто все случилось вчера. Стоит закрыть глаза, и прошлое становится близким, ощутимым, почти таким же реальным, как твердый подлокотник кресла в «сидячем» вагоне или лёгкое стеснение в груди.

Поволоцкий достал из кармана маленькую пластмассовую колбочку и вытряхнул на ладонь овальную таблетку. Положил её под язык и отправил колбу обратно, мимолётно улыбнувшись при взгляде на этикетку с золотыми буквами на черном фоне «Поставщик армии Его Величества. Вместе в труднейшие годы». Это давно стало чем‑то вроде семейной традиции – каждый раз, сталкиваясь с продукцией «Козинов и партнеры», супруги Поволоцкие переглядывались и, не сговариваясь, улыбались, вспоминая давний шестьдесят первый год и первое знакомство. К сожалению, лекарственные этикетки сопровождали Александра куда чаще, чем хотелось бы. С другой стороны, гораздо реже, чем могли бы, учитывая долгую напряжённую жизнь военного хирурга и разные жизненные коллизии.

Записанный на пленку голос сообщил из динамика, что через четверть часа поезд прибудет к конечной станции. Александр вытянул вперёд руки, пошевелил пальцами, притопнул ботинками по ворсистому искусственному покрытию на полу вагона. Хорошо быть восьмидесятилетним и достаточно здоровым для дальних самостоятельных поездок. Замышляя путешествие, Александр немало помучился, думая, как тактично сообщить многочисленной родне, что этот путь он должен проделать сам, в одиночестве. Но разъяснять, в общем, ничего и не пришлось.

Хорошо, когда тебя понимают.

Взгляд путника упал на рекламный плакат, вставленный в специальную рамку. За последние дни Поволоцкий видел его неоднократно, в самых разных вариациях. Новый визографический фильм в нескольких частях. Впрочем, теперь их называли «телесериалами». С красочного многоцветного рисунка на Александра смотрело хорошо знакомое лицо Ивана Терентьева.