Талтос

— Роуан, — заговорил он, — Роуан, а что, если это победа Лэшера? Что, если он именно это и задумывал?

— Откуда нам знать? — шепотом откликнулась она и прижала пальцы к губам, что говорило о душевной боли и о том, что она пыталась при этом думать. — Я не могу еще раз убить! — произнесла она так тихо, что это было похоже на вздох.

— Нет-нет… только не это, нет, я не это имел в виду. Я не могу такое сделать! Я…

— Знаю. Не ты убил Эмалет. Я.

— Но мы же сейчас не об этом думаем. Нам нужно подумать о другом: сможем ли мы справиться сами? Будем ли мы пытаться? Должны ли мы вовлечь в это других?

— Как будто она некий вирус… — пробормотала Роуан. — И остальные клетки тела спешат его окружить, сдержать.

— Они могут это сделать, не причинив ей вреда. — Майкла мутило от усталости и даже могло вот-вот стошнить. Но сейчас он не имел права оставить Роуан, он отказывался выглядеть постыдно больным. — Роуан, семья, прежде всего семья, вся семья…

— Напуганные люди. Нет. Не Пирс и не Райен, не Беа и не Лорен…

— Только не в одиночку, Роуан. Мы не можем в одиночку сделать правильный выбор. А девочки… Эти девочки сбиты с толку, они идут темными путями магии и преображений, и она принадлежит им…

— Знаю, — вздохнула Роуан. — Тот самый путь, который некогда был и моим, и лживый дух, который ко мне явился… Ох, мне хочется… это ужасно, это трусость, но…

— Что?

Роуан покачала головой.

За дверью послышался какой-то звук. Дверь приоткрылась сначала на несколько дюймов, потом во всю ширь. В коридоре стояла Мона с заплаканным лицом, ее глаза были усталыми.

— Вы не сделаете ей ничего плохого.

— Нет, — ответил Майкл. — Когда это произошло?

— Всего несколько дней назад. Послушайте, вы должны спуститься. Нам нужно поговорить. Она не может уйти отсюда. Она не выживет в одиночку. Она думает, что может, но это не так. Я не прошу вас рассказывать ей, действительно ли где-то есть мужчина для нее, просто пойдите, примите мое дитя, выслушайте.

— Да, хорошо, — согласилась Роуан. — Но ты нездорова, тебе нужно отдохнуть.

— Это все-таки были роды, но я в порядке. Ей постоянно нужно молоко.

— Значит, она не сбежит, — сказала Роуан.

— Наверное, нет, — ответила Мона. — Вы ведь понимаете, вы оба?

— Что ты ее любишь? Да, — сказала Роуан. — Я понимаю.

Мона медленно склонила голову:

— Спуститесь вниз. Через час. Думаю, к тому времени она успокоится. Мы купили ей кучу хорошеньких платьев. Они ей нравятся. И она потребовала, чтобы мы тоже принарядились. Может, я ей зачешу волосы назад и завяжу лентой, как делаю обычно сама. Она умная. Она очень умная, и она видит…

— Видит что?

Мона замялась. А потом у нее вырвался ответ, короткий и неубедительный:

— Она видит будущее.

Дверь захлопнулась.

Майкл осознал, что смотрит на бледный прямоугольник окна. Свет быстро угасал: весенние сумерки так коротки. Снаружи запели цикады. Слышит ли она все это? Утешает ли это ее? Где сейчас его дочь?

Он потянулся к лампе.

— Нет, не надо, — сказала Роуан. Она казалась сейчас всего лишь темным силуэтом, линия мерцающего света очерчивала ее профиль. Комната замкнулась, а потом стала огромной в темноте. — Я хочу подумать. Подумать вслух во тьме.

— Да, понимаю, — отозвался Майкл.

Роуан повернулась и очень медленно, экономя движения, подложила под спину Майкла подушки, чтобы он мог откинуться назад, а он, ненавидя себя за это, позволил ей так сделать. Он расслабился, глубоко вздохнул, наполняя воздухом легкие. Окно было блестящим и белым. А когда деревья снаружи шевелили ветвями, то казалось, что царящая там тьма пытается проникнуть внутрь. Деревья как будто слушали.

— Я твержу себе, что все мы постоянно рискуем столкнуться с ужасом, — заговорила Роуан. — Любой ребенок может оказаться монстром, несущим смерть. Что бы ты сделал, если бы рядом с крошечным розовым существом, каким и должен быть новорожденный, вдруг появилась некая ведьма, возложила на него руки и сказала: «Он вырастет для того, чтобы начать войну, для того, чтобы делать бомбы и лишить жизни тысячи, миллионы»? Ты придушил бы такого ребенка? Если бы действительно в это поверил? Или сказал бы: «Нет»?

— Я думаю… — ответил Майкл. — Я думаю о том, что имеет смысл сделать… Она ведь новорожденная и должна слушать, поэтому те, кто ее окружает, должны стать ее учителями, а когда пройдут годы, когда она станет старше, то…

— А что, если Эш так и умрет, ничего не узнав? — спросила Роуан. — Ты помнишь его слова? Что они значили, Майкл? «Танец, круг и песня…» Или ты веришь в то предсказание в пещере? Если веришь — а верю ли я, не знаю, — но если ты веришь, тогда что? Мы потратим жизнь на то, чтобы не подпустить их друг к другу?

В комнате окончательно потемнело. На потолок осторожно ложились бледные полосы света. Мебель, камин, сами стены исчезли. А деревья снаружи, освещенные уличными фонарями, все так же сохраняли свой внешний вид и краски.

От неба осталось совсем немного — всего лишь несколько пятен цвета розовой плоти.