Талейран

Вечером ничего подобного уже не было. На сей раз князь был одет в шикарный шелковый костюм с золотыми пряжками. «Конец трехцветным лентам! Он завоевал улицы; оставалось теперь завоевать салоны» [504].

В этом ему помогала его прекрасная Доротея. Она и в самом деле блистала.

Леди Грей, дочь лорда Чарлза Грея и законодательница мод в Лондоне, написала о ней так: «Я очень люблю мадам де Дино, она всегда в хорошем настроении и составляет наиприятнейшую компанию. Она ни разу не сказала ничего, что меня бы задело, так с чего мне было переживать по поводу любовников, которых ей приписывали? Я не считаю славным то, что я не такая, как она. Мне просто повезло, вот и все» [505].

В любом случае, дом Талейрана в Лондоне тут же стал одним из самых популярных.

Французский писатель Проспер Мериме, служивший секретарем одного из министров Июльской монархии и в то время находившийся в Англии, рассказывает: «Повсюду, где бы он ни появлялся, он создавал вокруг себя круг придворных со своими законами» [506].

А вот еще одно его свидетельство. После того как Мериме побывал на банкете в посольстве, он отметил, что Талейран поражал англичан, знавших толк в эксцентричности. В своем письме Стендалю он описал его так: «Это огромный тюк фланели, завернутый в голубые одеяния, из которых торчит череп, оклеенный пергаментом. Из него доносится еще сильный и даже вполне приятный голос. Он олицетворяет здравый смысл и светлый ум, но, как я заметил, этот ум никогда не берет у него верх над здравым смыслом» [507].

Со своей стороны, Доротея «привносила свой стиль в колорит посольства Талейрана в Лондоне, и не только талантами хозяйки приемов. Истории о ее бесчисленных молодых любовниках производили впечатление» [508].

Впрочем, все эти пересуды о Доротее лишь забавляли Талейрана. А вот бесконечные приемы, без которых невозможна дипломатическая работа, стоили денег. Огромных денег. Во всяком случае, на них никак не могло хватить тех 100 тысяч франков содержания Великого камергера, которые оставил Талейрану Луи Филипп. По самым скромным подсчетам, годовое содержание посольства обходилось князю примерно в миллион, а это значило, что власть в очередной раз поставила его в условия самофинансирования [509]. И работать ему приходилось практически одному, а Доротея стала для него лучшим из секретарей.

6 октября 1830 года Талейран вручил верительные грамоты недавно коронованному Вильгельму IV. Это был представитель Ганноверской династии, в 1714 году лишившей власти династию Стюартов. Соответственно, в своей приветственной речи Талейран сделал особый упор на то, что он счастлив приветствовать представителя этого славного рода, что для всех понимающих означало следующее: Ганноверская династия была побочной по отношению к Стюартам точно так же, как герцог Орлеанский — по отношению к свергнутым Бурбонам.

А еще Талейран отметил, что сам он представляет короля Франции, единодушно избранного народом. Конечно же в этом была немалая натяжка: Луи Филиппа избрали всего 308 голосами против 234, да и эти голоса вовсе не представляли собой мнение всего французского народа. Но в данном случае это было неважно, ибо проблема заключалась в том, что новый французский посол в Лондоне теперь «представлял не “богом данного, законного монарха”, а “узурпатора”, “короля баррикад”, заменившего на престоле брата Людовика XVI и опасавшегося вооруженной интервенции европейских держав» [510].

Короче говоря, в таких условиях было не до легитимизма, и Талейран обошел эту скользкую тему с таким мастерством, с каким это не сделал бы никто другой.

Помогло Талейрану и то, что премьер-министр Веллингтон явно симпатизировал ему. Они испытывали друг к другу чувство доверия, и это говорит о многом…

Разумеется, Талейран не был обычным послом. В отличие от других, он «имел контакты непосредственно с Луи Филиппом, переписывался с его сестрой Аделаидой» [511].

Естественно, все это делалось, минуя тогдашнего министра иностранных дел графа Луи Матьё Моле, бывшего до этого морским министром в кабинете герцога де Ришелье. Просто «Талейран не считал, что несчастный Моле имеет право вмешиваться в его дела» [512].

Ровно через две недели после прибытия Талейрана в Лондон (а за это время он успел провести множество частных встреч с Веллингтоном и его министрами) Моле, не сдержавшись, отправил послу весьма резкое письмо по этому поводу. В ответ Талейран написал: