Талант (Жизнь Бережкова)

Его черные живые глазки останавливаются на развешанных веером портретах. Рядом с Марксом — выдающиеся представительницы коммунистического женского движения: Клара Цеткин, Роза Люксембург, кажется, Коллонтай…

Я повторяю:

— У меня к вам срочное дело, Анатолий Викентьевич!

— О делах успеется… Лелечка! Алексей Николаевич, знакомьтесь с моей женой.

Я, конечно, ничем не выражаю удивление, когда вместо Елизаветы Павловны, почтенной дамы, чьим именем был в свое время назван таинственный «лизит», меня приветствует довольно юная особа. Она шутливо восклицает:

— Рукопожатия отменяются!

Таков текст распространенного в те времена плаката. Я отвешиваю поклон. Супруга Подрайского откидывает со лба короткие пышные волосы. Глядит она победоносно. Загорелая, в грубоватой, армейского сукна юбке, в ладных полумужских сапожках. Весьма современный вид!

Однако сейчас меня интересует отнюдь не хозяйка дома.

— Анатолий Викентьевич, мне нужна всего одна бутыль…

— Бутылочка всегда найдется в нашем доме.

Жена моментально подхватывает этот сигнал. Раскрываются дверцы буфета. На столе появляются водка, сало, хлеб, соленые огурчики.

— Не взыщите: угощение пролетарское, — говорит современная женщина.

Хозяин собственноручно накладывает мне соленых рыжиков. Его руки, которые я в последний раз видел заскорузлыми, желтыми, теперь пополнели, порозовели.

Из кухни выплывает сковородка жареной, потрясающе румяной картошки. Мы беседуем о том о сем. Лелечка несколько дней не была в Москве и сейчас выражает неудовольствие. Как это я не знаю, сколько еще магазинов появилось на Петровке? Правда ли, что в Столешниковом открылась кондитерская?

Меня жгуче интересует другое: достану ли я у Подрайского то, что до зарезу мне необходимо? Впрочем, меня волнует и другой вопрос: предложат ли мне еще жареной картошки? Проклятый аппетит…

Но что поделаешь, если с утра во рту ничего не было, кроме нескольких ложек опостылевшей каши?!

Подрайский любезно угощает:

— Разрешите наполнить вашу рюмку, Алексей Николаевич! Выпьем за вас, за вашу энергию, ваше будущее!

Супруга Подрайского значительно добавляет:

— Теперь жизнь повернулась к энергичным людям.

Подкрепившись, я и сам ощущаю прилив энергии.

— Анатолий Викентьевич, придумана потрясающая вещь. Нужна ваша помощь.

— С удовольствием, с удовольствием, — мурлычет Подрайский.

Я с удивлением узнаю интонации прежнего Бархатного Кота. Благосклонно взирая на меня, он поддакивает супруге:

— Лелечка права. Государство снова открыло дорогу энергичным людям.

— Да, да, — соглашаюсь я. — И вот потребовалась бутыль хлористого магния.

— К вашим услугам… И даже без всякой накидки. Так сказать, по себестоимости.

Вот черт, как выговорить, что я приехал за бутылью без гроша в кармане? Я бормочу:

— Но я… Но мне… Поверьте мне, Анатолий Викентьевич, на недельку в долг… Пущу мельницу и расплачусь!

— Мельницу?

— Да, прелестное изобретение, — спешу объяснить я. — Совершенно оригинальное…

Бархатный Кот наклоняется ко мне, с интересом выспрашивает о мельнице.

— Все понятно, — говорит наконец он. — Едем!

— Куда?

— Подкатим прямо к вашему особнячку… Получите бутыль, так сказать, с доставкой на дом… Сам довезу вас на машине.

— Только не на машине!

Это протестует Лелечка. Ее крупные ноздри выразительно потягивают воздух, и я вспоминаю запахи скипидара, пропитавшие облезлый «фиат» Подрайского.

— Поедешь на Еруслане, — решает она. — Сейчас скажу, чтоб подавали к крыльцу нашу конармию.

Меня несколько страшит неожиданная услужливость Подрайского, но предложение весьма кстати. Как иначе я дотащусь со своей драгоценной ношей?

Вскоре мы с Подрайским усаживаемся в заводской тарантас, у наших ног покоится в корзине с соломой заветная бутыль. Мой благодетель, указав на широкую спину кучера, подносит палец ко рту и шепчет:

— Тссс… Ни слова!

9

Подрайский помог мне втащить бутыль в особняк.

— Буду в Москве, — загляну к вам.

— Разумеется, разумеется.

Он повертелся, пожелал удачи и исчез.

«Удачи, удачи…» — напевал я. Немедленно из листа жести я соорудил примитивный противень, поставил туда решето, наполненное толченым булыжником, и залил раствором. Затем в прекраснейшем настроении я отправился к Маше. Она принялась угощать меня все той же кашей — это после того, как меня попотчевали у Подрайских!

Нет, хватит с меня разбухших зерен!

Я уговорил бедную сестрицу продать на рынке всю оставшуюся рожь, вырученные деньги пойдут, как я выразился, на капитальные затраты. Пока, Маша, мы с тобой кое-как просуществуем, а через несколько дней… О, через несколько дней мельница вознаградит своего творца, к нему рекой потекут деньги. Это обеспечит ему, твоему славному братцу, независимость, свободу творчества. И он возьмется за серьезные, большие изобретения — за автомобильные, за авиационные моторы! И, может быть, у него — позволь, Маша, помечтать — будет собственный экспериментальный завод моторов. Как это тебе нравится — экспериментальный завод вольного изобретателя?!