Талант есть чудо неслучайное

истории вашим выдохом, писать бессмысленно и надо найти в себе мужество заняться

другим делом. Молодость без надежд на изменение воздуха мира неестественна.

Конечно, есть многие сложности, на которые легко сослаться в оправдание своей

невсемогущести. Издательства наши преступно медлительны, и когда молодые

писатели с пышными чубами приносят свои рукописи в редакции, то получают

авторские экземпляры, уже втайне интересуясь средствами против облысения. И все-

таки в моменты отчаяния помните, что отчаяние — непозволительно. Вспомните

строки Маяковского:

Это время —

трудновато для пера, но скажите вы,

калеки и калекши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней и легше?

11

Когда за душой нет хороших произведений, нечего ссылаться на внешние

трудности. Можно временно помешать что-то напечатать, но невозможно помешать это

написать. За нами — великая история великой страны, наполненная победами и

трагедиями, и литература не имеет права быть менее великой, чем действительность.

1уыть русским писателем всегда было нелегко, и нелегко им быть сейчас. Но у

русского писателя есть одно огромное счастье — нигде так, как в нашей стране, не

любят литературу. Нигде слово «писатель» не было поднято настолько высоко, как в

понимании нашего народа. Чувство нашего счастья должно превосходить с лихвой всю

тяжелую, а иногда и кровавую плату за благородное звание русского писателя.

Хотелось, чтобы лучшие из вас, не впав ни в коммерческую деловитость, ни в

саморазрушительную общественную инертность, заслужили бы слова Пушкина о

поэте: «Никогда не старался он малодушно угождать господствующему вкусу и

требованиям мгновенной моды, никогда не прибегал к шарлатанству, преувеличению

для произведения большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом неблагодарным,

редко замеченным, трудом отделки и отчетливости, никогда не тащился по пятам свой

век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья; он шел своею дорогой один

и независим...» Сказано на все века, пока будет существовать русский язык и русская

словесность. С той поры, когда это было сказано, история преподала много новых

уроков, которыми не только не опровергла, но подтвердила бессмертные уроки русской

классики.

«Человек, рожденный с нежными чувствами, одаренны й сильным воображением,

побужденный любочести-|М, исторгается из среды народный. Восходит на лобное

Место. Все взоры на него стремятся, все ожидают с не-м рпением его произречения.

Его же ожидает плескание рук или посмеяние, горше самой смерти. Как же быть |\

посредственным?» — так определил когда-то Ради-IIH и моральную невозможность

духовной посредственно! i и для любого человека, который хочет именоваться русским

писателем. Другой наш классик — Салтыков-Щедрин— с горечью добавил: «Поэт!

Если из миросо-(ерцания своего ты выжал последние соки, то замечу: медь есть же на

свете миллионы людей, которые не на

19

писали в жизни своей ни строчки, и живут же... отчего же и тебе не последовать их

примеру?»

Итак, по нашей классике посредственность есть непозволительность, отсутствие

миросозерцания должно налагать вето на употребление чернил. Можно возразить: «Не

всем же быть гениями. Есть и честные, скромные труженики пера». По человек,

называющий себя писателем, хотя явно не может писать, уже этим нескромен. Тем

более такой человек нечестен, если он ожидает похвал и наград за эту свою

нескромность, которая иногда ханжески притворяется скромностью. Нельзя требовать

от каждого писателя, чтобы он был гением. Но следует все-таки требовать от каждого

писателя, чтобы он не был посредственностью, хотя в ряде случаев это необратимо

поздно. Посредственность чаще всего происходит от невежества. Оставим в стороне

невежество застенчивое, простодушное, незлобивое, происходящее часто не по

собственной вине. Но не простим невежества самодовольного, торжествующего,

превращающегося в нравственный лилипутизм, озлобленный на всех, кто выше

ростом. Торжествующее невежество порой неплохо мимикризируется, играя в

образованность,— у него всегда наготове хотя бы несколько цитат,— но копни

поглубже зазнавшегося неуча и увидишь, что он никогда по-настоящему ничего не

читал. Есть более опасный подвид невежества — это невежество образованное, глубоко

начитанное, но за этой начитанностью не стоит никакого миросозерцания. А при

отсутствии миросозерцания даже самые энциклопедические знания приводят опять к

тому же невежеству, цинично вооружившемуся внешней культурой. Отсутствие или

размытость миросозерцания — это тоже один из неумолимых признаков

посредственности. Отсутствие миросозерцания— опасная готовность к любым компро-

миссам. Вот что по этому поводу говорил Лесков: «Компромисс я признаю в каком

случае: если мне скажут попросить за кого-нибудь и тот, у кого я буду просить, глупый

человек, то я ему напишу — ваше превосходительство... Но в области мысли — нет и

не может быть компромиссов». Молодого писателя подстерегает множество

компромиссов, и один из первых — это компромисс со словом. Незначительность слов

расправляется даже со значительностью побуждений. «Почему язык хорош?

13