Талант есть чудо неслучайное

похожа на стену старинной русской печи. Около этой могилы тепло. Когда я там

147

был, шел дождь, и надгробье, казалось, покачивалось, приподнимаемое над миром

на серых веревках дождевых струй. Камушком была прижата к надгробью вологодская

молодежная газета со стихами, посвященными Рубцову. В пол-литровых байках и

кефирных бутылках стояли полевые цветы. Садовые — не пошли бы к этой могиле.

Его стихи тоже были похожи на полевые цветы и пробились сквозь асфальтовую

серость, чтобы напомнить нам что-то, что мы иногда забывали.

Бабка, когда-то сунувшая Рубцову краюху на дорогу, сказала ему:

Слушайся старуху!

Хлеб, родимый, сам себя несет.

Так сама себя несет и поэзия по земле, которой она взращена.

1977

Дыхание рядом

ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ

L„«...

ли своим ватным, но пуленспроницаемым панцирем необязательность по

отношению к другим. Эти люди могут наобещать что угодно, однако никакое обещание

— ни бытовое, ни, так сказать, общественное — не становится для них моральным

обязательством, которое следует выполнять. К сожалению, бывают и поэты такого

сорта.

Борис Слуцкий из поэтов иного, круто заквашенного теста обязательности. Это

обязательность по отношению к ближним: «Я зайду к соседу, в ночь соседа, в маету

соседскую зайду, в горести соседские — заеду, в недобро соседа — забреду».

Это обязательность по отношению к дальним: «Не .Точу быть вычеркнутым словом

в телеграмме — без него дойдет! — а хочу быть вытянутым ломом, в будущее

продолбившим ход».

Это обязательность перед временем: «Не забывай незабываемого, пускай давно

быльем заваленного, но Ice же, несомненно, бывшего с тобою, евшего и пивше-ро и

здесь же, за стеною спавшего и только после запропавшего: не забывай!»

Это, наконец, обязательность перед самим собой: «Мне жаль истратить строки и

лень отдать в печать, чтоб малые пороки толково обличать».

Может быть, в лирического героя Слуцкого трудно влюбиться — он слишком резок,

порой суховат, подчеркнуто неромантичен, будничен, да, собственно, и на

влюбленность не напрашивается, но зато такому герою

78

можно поверить раз и навсегда, даже если однажды ложно понятая обязательность

может толкнуть его на какой-нибудь неверный шаг. Обязательные люди, со] вершая

неверный шаг, уже потом не повторяют его, а искупают всей жизнью. Эта тема

драматично и муже! ственно звучит в стихотворении Слуцкого «Случай».

Знаешь, что такой лирический герой выслушает теб с чем ты к нему ни придешь, не

оскорбит неинтересо к твоим радостям и горестям. Знаешь, что если он те что-то

расскажет, то никогда не соврет, а если совреш ты, нелицеприятное понимание твоего

вранья проступи в его усмехнувшихся глазах. Знаешь, что если у него по! просить

денег взаймы, он тебе непременно их даст, а та и сам предложит, не дожидаясь твоей

просьбы.

Обязательность Слуцкого по отношению к его кол-! легам — и старшим, и

молодым — накладывает и и меня обязательность высказать те слова о нем, которые я

давно носил в себе, но еще не высказал.

Году в пятидесятом, когда я писал бодрые стихи для «Советского спорта», мне

впервые попались в руки nei репечатанные на машинке стихи Слуцкого. Буквы глящ

дели с третьекопирочной блеклостью. Но их смыс выступал с такой грубоватой

отчетливостью, как есл бы они были не то что выбиты на граните, а нацарапа-] ны на

алюминиевой миске солдатским ножом.

Хотя его первое стихотворение было опубликовано еще до войны, Слуцкий после

этого долгое время печатался, в отличие от меня, зеленого юнца, не в газе| тах, не в

журналах, а только на пишущей машинке Поэзия Слуцкого поразила меня

остроугольной косттм стостыо, резкостью, крупностью ни на кого не похоже почерка.

Сейчас к этому почерку мы привыкли, а в в пятидесятых такой почерк не то чтобы

пугал многн но несколько шокировал. Вообще любой поэт со своей неповторимой

интонацией не может немедленно уложиться в умах у читателей, даже подчас

достаточно искушенных. Не проводя никаких параллелей, вспомним Маяковского,

которому понадобилось немало времени, чтобы убедить в себе людей, воспитанных на

Тютчеве, Баратынском.

Помню, как вместе с Фазилем Искандером мы пришли к Слуцкому в комнатку на

Трубной. Хотя по молодости лет и я, и Фазиль несколько форсили друг перед

другом знанием всех отечественных и зарубежных но-Ваций, мы были буквально

ошарашены, когда Слуцкий милостиво разрешил нам в его присутствии покопаться п

груде перепечатанных на машинке еще не известных Миру стихов. Стихи эти были как

будто написаны на особом — рубленом, категоричном, не допускающем сен-ш

ментальное™, «слуцком» языке. Что-то в этом было леровски жесткое, что-то

маяковски ораторское, что-го сельвински конструктивистское и вместе с тем что-то

совершенно своеобычное.

Я был политработником. Три года — Сорок второй и два еще потом.

Политработа — трудная работа. Работали ее таким путем: Стою перед шеренгами

неплотными, Рассеянными час назад в бою. Перед голодными,

перед холодными, Голодный и холодный. Так!

Стою.

Так вот каков генезис языка Слуцкого! Это не только литературные учителя

помогли выработать ему свой собственный язык, а сама его фронтовая судьба полит-