Таксидермист

Змеи довольно хрупки, поэтому мы зарыли их в резиновый контейнер с пенопластовыми бобами, разделив картонками от рубашек. Каймана и варана я обернул пузырчатой пленкой и закатал в перевозочные одеяла. Крокодилий череп размером с небольшую собаку я просто завернул в одеяло, а парочку игуан мы бросили в коробку с бумажной лапшой. Мне приходится хранить у себя не только чучела, но всяческие приспособления для их транспортировки. Упаковка – один из талантов нашего Отто. У него практически идеальное чутье – может показаться эзотерикой, – как оборачивать бумагой, пузырчатой пленкой или картоном копыта, клыки и морды так, чтобы хрупкие части оказались в твердом коконе.

– Я говорил тебе, что ты хорошо пакуешь, Отто?

Я знал ответ, но решил проверить, не изменилось ли чего в истории. Отто утверждает, что бывал в таких местах и занимался такими вещами, что я иногда не могу до конца поверить.

– Отто, конечно, очень красиво пакова. – Он махнул на меня куском газеты, слегка обидевшись, что я мог вообще усомниться в его талантах. – Долго назад, молодой, дома в Гулаге. Мы не только карты игра, чай день и ночь. Ке-ге-бе водил нас фабрика, я пакова со дня на ночь.

Отто поднял контейнер со змеями, я взял замотанных в одеяла ящериц. Отпер дверь из подвала на тротуар. Мы выбрались наружу и двинулись к «линкольну», я убрал верх, и мы загрузили заднее сиденье нашим спеленутым зверьем. Когда подвальные двери были снова заперты, Отто, воспользовавшись случаем подышать свежим воздухом, закурил. Я не стал сразу садиться в машину.

– Отто, а как ты вообще вырвался из Гулага?

Он побледнел, круги вокруг глаз потемнели. Мне показалось, дым застрял у него в горле, но нет – торфяные пары вышли долгой глубокомысленной струей, а глаза Отто пристально сощурились на Гудзон.

– Как Гарф видел, человек мрет? Нож? «Калашников»? Веревка? Рука? Зубы?

– Э, что, ты про то, как по телевизору? В кино? – Бывают моменты, когда простодушие – моя особенность.

Солнце блеснуло на его стальных зубах, по шершавой роже пробежала улыбка битого судьбой человека. Серые глаза Отто встретились с моими.

– Отто, он не зна, сколько много видел людей мрет. Очень много, Гарф. Это не хорошо место, наверное, бог человеку дава. – Он медленно и таинственно двинулся в сторону, на рев Вестсайдского шоссе: руки сложены на груди, дым курится, а сам очерчен вечерним солнцем, мерцающим на волнах Гудзона.

Я сел в «линкольн» и, минуя Отто, проехал к шоссе. Может, он не понял мой вопрос? А может, Отто убил кого-нибудь, чтобы выбраться из лагеря? Или вспоминает какую-то резню? Бойню, свидетелем которой он стал? За этим стояла какая-то мрачная история, которой Отто не жаждал поделиться, и от его намеков меня слегка замутило – не столько от предполагаемых деталей, сколько от моего собственного полного неведения и, в конце концов, безразличия к систематической жестокости. Обычной, судя по всему, на огромных пространствах Земли.

От того, что он спал на барной стойке, мечтал торговать хот-догами на нудистском пляже, беспрерывно курил и болботал, я не принимал Отто слишком всерьез. Скорее наоборот. Но теперь начал думать, что в нем кроется гораздо больше, и его повседневный разгильдяйский характер выковался в очень тяжелые времена. Когда он узнал, что все бренно и, видимо, бессмысленно.

Катясь на юг, к тоннелю Бэттери на Бруклин, я оглядывался по сторонам. Парень на скейте упал и содрал локоть. У такси спустило колесо. Пара спорит у входа в ресторан. Табличка «Закрываемся». Разъяренный водитель сигналит кому-то – его подрезали. Женщина хромает на сломанном каблуке. Потрепанный мужик сгорбился у подъезда.

Взятые в сравнении, трудности Америки в эпоху торговых центров кажутся какими-то мелкими.

Глава 11