Такой случай

— Просто как-то неловко начинать разговор с вами, Юрий Михайлович, — еще раз смерив его точным взглядом, сказал Мишин. — Работа ваша в институте мне понятна, очень полезная работа, по моему разумению. У Советской власти за шесть десятков лет ее жизни какой опыт накопился! Изучать его надо, обобщать и в прогнозах стараться не ошибиться. Так в общем и целом, Юрий Михайлович, я понимаю?

— В общем правильно, — сказал Волков.

— За два дня до встречи с вами я, признаться, полистал одну вашу книжечку, взял в райкомовской библиотеке. О социалистической демократии. Я лично так понял ваши выводы. Свободами, правами, которые даны нашим гражданам, в том числе и женщинам, надо пользоваться умеючи, не употреблять свободу во зло. Нужна культура, самодисциплина, только на этой почве может развиваться наша демократия. Верно?

— Такими словами я не писал, но по сути…

— По сути, — подхватил Мишин и опять улыбнулся, показав металлическую коронку. — У меня, между прочим, два сына ученые. Технических, правда, наук. Один, как и вы, доктор, другой — кандидат. Прошлым летом раз пошли в баню, с веничком, по-русски, мы в семье это уважаем. Попарились, сидим отдыхаем за кружкой пива. Старший возьми и скажи: «Тебе бы, батя, образование — был бы директором своего завода». Знаете, как я обиделся? Спрашиваю — а он начальник главка, и в его подчинении как раз и наш завод, и многие родственные предприятия отрасли, — спрашиваю: «Ты что же, себя выше отца ставишь?» Он смекнул, в чем его промах и прикусил язык, молчит. И младший молчит. А я так им: «Вы, сынки, сперва вырастите своих сыновей, как я вас вырастил, тогда, может, еще померяемся, кто выше». И припечатал: «Образованнее вы меня — это правильно, но умнее — …» — извините за грубое слово. А присказка моя вот к чему. Я разобрался с заявлением вашей супруги. И с ней лично уже побеседовал. И в здешнем парткоме часа два толковал… я ведь у вас околачиваюсь с десяти утра. С вами тоже еще в райкоме познакомился, помните, наверно… Неправильно ведешь себя, Юрий Михайлович.

— Почему неправильно?

— А потому. Бывают случаи, когда мужчина должен рвать с женой немедленно. И чем быстрее, тем лучше… Понял меня?

Волков не ответил, понурил голову. На какое чудо он рассчитывал? И сколько бы он дал за то, чтобы все свершившееся: нечаянно услышанный им разговор жены по телефону, ее обман с «Новостями», т а  ночная сцена, — чтобы все это было чьей-то злой выдумкой, бредовым наваждением, морокой!

— Советская власть уравняла в правах женщину с мужчиной. Верно? Чего же вы, Юрий Михайлович, маетесь, терзаетесь? Проживет товарищ Коваленко, не пропадет, мы ей уже подыскали и постоянное место работы по ее специальности. Пусть в коллективе поработает, а на досуге поразмыслит, так ли в замужестве следовало жить… И весь тебе сказ.

— И всё? — не подымая головы, спросил Волков.

— А что еще надо? Акт обследования? Протокол заседания комиссии?.. Уходи, мужик. Бывают такие обстоятельства, я тебе сказал… Где тут у него, у Петра великого, кнопка?

— Я больше не нужен?

— Не нужен. Будьте здоровы. — И Мишин подал Волкову свою жесткую небольшую руку. Пожатие было по-молодому скорым и крепким.

В кабинет заглянула Рита.

— Девушка, будьте настолько любезны, найдите мне товарища Гаврилова.

— До свидания, — сказал Волков.

— Счастливенько, Юрий Михайлович, — ласково сказал Мишин.

2

И опять снился фронт. Путаясь в полах собственной шинели, с винтовкой на плече, с вещмешком за спиной, он в колонне солдат куда-то спешит, куда-то налево и вниз, в темноту, где бой и смерть, а обочь с дорогой по пояс в окровавленном снегу сидит женщина с серым лицом и плачет-умоляет: «Миленькие, помогите!» Он понимает, что женщина тяжело ранена, она гибнет, брошенная взрывной волной в сугроб, но бурный поток колонны сильнее его желания подойти, поток не пускает, поток сокрушительно несется вместе с ним куда-то налево и вниз, где бой и смерть. «Должен же быть среди нас врач или хотя бы санинструктор?» — думает он. А на душе нехорошо, муторно: «Миленькие, помогите!..»

И будто сам он уже не то в белом сугробе, не то на госпитальной койке, раненный в бедро разрывной пулей; правда, как всегда, он не чувствует боли. Откуда-то возникает Ника, садится на край постели, шепчет в ухо: «Миленький, прости!» Обрадованный, он хочет простить и с удивлением замечает в руках у Ники белый нож. Она как бы играя приставляет нож к его левому подреберью пониже сердца, и он удивленно и без всякого страха смотрит ей в лицо и не верит, что Ника может сделать  э т о…