Такой случай

— Правильно. — И Гаврилов пытливо поглядел в лицо Юрию Михайловичу. Водрузив затем на нос очки, бережно разгладил бумагу письма ладонью. — И эта Алина Георгиевна преподает литературу в девятом классе, где, как утверждается в письме, учится твоя дочь… Главный криминал, по мнению автора письма, состоит в том, что развратное поведение отца — сиречь твое поведение, Юрий Михайлович, извини, — и развратное поведение наставницы твоей дочери может в любой момент стать достоянием общественности школы, ее педагогического коллектива, учащихся. Таким образом, возникает ситуация, при которой дочь не может далее оставаться в стенах данной школы и ее необходимо сейчас, посреди учебного года, переводить в другую школу. Это лишь один аспект. И второй… Девочка — имеется в виду твоя дочь — потрясена всем происшедшим, и ты должен, обязан, по убеждению заявительницы, нести всю полноту ответственности как отец и коммунист за свое поведение, которое растлевающим образом действует…

— …на невинное, едва вступающее в жизнь существо, — мрачновато договорил Волков.

— Все-таки читал? — произнес Гаврилов, — вновь приблизив свой вылинявший глаз к бумаге. — «…на невинное, чистое существо» написано… Почти текстуально…

— Я хорошо знаю лексику и фразеологию своей бывшей жены, как видишь.

— Слушай, — сказал Гаврилов и потянулся за баночкой с леденцами, — слушай, Юра, — проговорил он уже вполне дружелюбно (он был вспыльчив, но отходчив, Волков знал), — вот ты сам только что назвал… как ее? Веронику Александровну «своей бывшей женой», ты подсказал мне имя-отчество той самой учительницы — наставницы твоей дочери, и ты, главное, ничего фактически не отрицаешь… Не соглашаешься, но, по существу, и не отрицаешь… Для меня, как для бывшего следователя, не представит особенного труда разобраться в этом деле и без твоей помощи, коль уж ты избрал такую позицию, да… Но есть вопрос, на который ты не можешь, не имеешь права не ответить… Скажи, как по-твоему, обвинения, предъявленные тебе гражданкой Коваленко, в принципе дают основание, более того — обязывают партком заняться рассмотрением их или нет?

— Петр Никодимович, я не перестаю удивляться людям, которые любят делать из простого сложное… Рассматривайте. Принимайте решение. Почему я собираюсь разводиться с женой — дело мое сугубо личное, и никому я отчета о нем давать не буду, я тебе уже говорил. Каковы мои отношения с Алиной Георгиевной Махметовой — об этом докладывать я тоже никому не обязан. Не забывайте, я все же юрист… Стоило бы мне сказать, например: «Нет, в близких отношениях с вышеупомянутой гражданкой не состою», — как в материалах расследования под соответствующим пунктом появилась бы ваша не условная, а категорическая запись: «Отрицает». Не правда ли? Возникнет необходимость в коллективном разговоре, в очных ставках, в перетряхивании чужого белья… Я хочу сделать следующее официальное заявление. Если есть под руками магнитофон — запишите, пожалуйста… В связи с обращением в партийную организацию Вероники Александровны Коваленко по поводу моего якобы аморального поведения заявляю: весной нынешнего года, как только будет закончена работа над последней главой моей новой книги, я возбуждаю дело о расторжении брака с Вероникой Александровной Коваленко. Убедительно прошу партийную организацию и руководство института отложить до весны, а точнее — на полтора-два месяца рассмотрение материала о моем якобы аморальном поведении, не отнимать по этому вопросу у меня время и силы, столь необходимые для успешного завершения указанной книги — моей плановой научной работы… Все. Надеюсь, вы удовлетворены.

— Да, это уже кое-что, — сказал Гаврилов тихо и доверительно. — Только не надо, Юрий Михайлович, злиться. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, ты знаешь. Считай, что официальная часть нашего разговора пока окончена. Поскольку, однако, у тебя сегодня присутственный день (Петр Никодимович голосом выделил слово «присутственный»), позволю себе задержать тебя еще минут на десять… Чашку кофе или стакан крепкого чая?

Секретарь Рита, отчего-то радостно оживленная, с свеженакрашенными фиолетовой помадой губами, в светлом клетчатом — под стать шефу — костюме, принесла из буфета две чашки кофе.

— Благодарю, мадам, — прохаживаясь, сказал Гаврилов. — Если бы в наше время существовали дуэли — я непременно вызвал бы вашего мужа на дуэль.

— За что, Петр Никодимович? — с тонкой усмешкой спросила Рита и неспешно, с достоинством удалилась.

— Какова женщина, а? И умна, и красива, — вполголоса произнес Гаврилов, едва затворилась за ней дверь. — И неприступна. Целый год наблюдаю ее.

— Наверно, любит мужа, — сказал Волков. — А тебе что?

— Изучать людей — моя слабость. Кстати, ты вот недоумевал, почему я радуюсь, чуть не ликую… У тебя повышенное давление или пониженное?

— Немного пониженное.

— Тогда двадцать пять граммов рижского бальзама. В кофе.

И Гаврилов извлек из стоявшего рядом с креслом резного шкафчика плоскую керамическую бутылку.