Такой случай

Для меня настала критическая минута. Все духовные приобретения последнего времени, вера в новых товарищей, свет, который я увидел в борьбе за большую правду наших дней, за высокое дело партии, в кандидаты которой я был недавно принят, — все, казалось, готово было поколебаться. Но прежде чем подумать об отступлении, я решил дать бой. Я весь напрягся, словно перед броском, чтобы встать для последнего слова, как впереди раздался низкий хрипловатый голос заведующего сектором, бывшего фронтовика, депутата областного Совета:

— Разрешите?

Выступление его длилось минут двадцать. Оперируя находившимися в его распоряжении документами, он показал, что у нас, к сожалению, еще не все благополучно как с делом управления промышленностью на местах, так и с работой местных Советов вообще.

— К чести диссертанта, — отрывисто, словно командуя, сказал заведующий, — что он поставил в своей работе эти вопросы. Я думаю, что товарищ Скворцов стоит здесь на правильных и крепких позициях. Что касается выступления предыдущего оратора, то оно, по-моему, должно преисполнить нас решимости покончить раз и навсегда с пагубной практикой наклеивания всяких незаслуженно порочащих человека ярлыков.

В зале послышались негромкие одобрительные возгласы. Отец взял меня за руку и крепко стиснул ее. У Ани — я чувствовал — тряслись колени.

Председательствующий спросил, не желает ли еще кто-нибудь выступить. Таковых не оказалось. Тогда мне предоставили заключительное слово.

После речи заведующего сектором мне, собственно, нечего было говорить по существу возражений. Ободренный поддержкой, я лишь пообещал в своих будущих работах стараться писать только правду, говорить обо всем хорошем и плохом в нашей жизни честно и во весь голос, так, как учит Коммунистическая партия.

В конце выступления, отдавая дань традиции, я заявил:

— Благодарю своего научного руководителя, членов и заведующего сектором советского государственного права, всех научных сотрудников института, всех работников научно-вспомогательной части за ту помощь, которую они мне оказали в работе над диссертацией.

С этими словами я сошел с трибуны.

Председательствующий прежним бесстрастным, несколько заученным тоном сказал:

— Для подсчета голосов и оглашения результатов голосования предлагается комиссия в составе…

Он назвал трех членов ученого совета, не принимавших участия в дискуссии. Состав комиссии не вызвал чьих-либо возражений. Затем был объявлен перерыв.

9

Из института я уходил ликующим. Десятью голосами «за» при двух воздержавшихся мне была присуждена степень кандидата юридических наук. Я едва успевал отвечать на поздравления, всем без разбору жал руки и всех приглашал к себе на торжественный обед.

Аня уехала из института пораньше. Недавно мы получили новую комнату в нашем капитально отремонтированном доме — надо было ее еще раз прибрать и приготовиться к встрече гостей.

Когда я, отец и все мои товарищи шумной толпой ввалились в квартиру, стол был уже накрыт. Скоро мы бодро наполнили рюмки, Глеб, который успел где-то по дороге перехватить «сто грамм», торжественно продекламировал пушкинские строки: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» — и рюмки, звякнув, сдвинулись. Все от души радовались тому, что одержана еще одна большая победа на непростом человеческом пути.

Сейчас он весь лежал передо мной, этот путь. Здесь были живые свидетели каждого его этапа: отец и Женька Кондратов — детство, Шоноша; Саша Родионов — школа-интернат; Глеб Торопыгин и Вера — институт; Аня, больше всего моя Аня, и Виктор Лесковский — аспирантура. На каждом из этих этапов были свои падения и подъемы, дорога порой петляла, но все-таки она привела меня к этому дню и, значит, была верной. Мне тоже было весело, но в те минуты, когда я говорил себе: «Теперь все хорошо», — рождался легкий привкус горечи, и я знал его причину — видеть, может быть, еще сильнее, чем прежде, я хотел видеть…

Через четыре месяца, завершив первый раздел плановой работы в институте, я получил отпуск и выехал с Аней в Одессу. Мы намеревались во что бы то ни стало попасть к Филатову, потом, на обратном пути, если меня не положат немедленно на операцию, заехать в Шоношу и взять наконец к себе Лялю, которая из-за нашей былой квартирной тесноты по-прежнему почти круглый год жила у бабушки.

В вагоне я больше не сидел вполоборота к людям: разговаривал, шутил, даже играл в домино. И хотя я чувствовал, что многим хочется спросить, как мне удается так свободно держаться, я не испытывал никакого недоброжелательства к любопытным. Я знал теперь, что я ничуть не ниже и не слабее других, я стал спокойнее, и это радовало меня: значит, по-видимому, наступило хоть духовное прозрение.

В Одессе стояла жара. От раскаленных камней струился удушливый зной, солнце жгло даже сквозь листву деревьев. Оставив вещи в гостинице, мы тотчас отправились в клинику к Филатову. Нас ожидало горькое разочарование: Филатов только что взял отпуск и уехал из города.

— Что же будем делать, Аня? — спросил я.

— Надо обязательно показаться кому-нибудь еще.