Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин)

— Товарищ полковник, — обратился к Голубкину вынырнувший из темноты Кретов, — стремщика задержать не удалось. Мы шли по следу, пока было возможно. Затем след пропал. Оказалось, бандит снял ботинки, перебежал в темном месте улицу и за кустами пошел в обратном направлении. На следующем квартале его ждала машина, и он уехал. Судя по всему, это не старик, а сильный мужчина, способный пробежать порядочное расстояние. След машины мы обнаружили. Похож на тот, что был в «Счастливом». Я у седла оставил Бабаева.

— Ну! Это очень интересно, — оживился Голубкин. — Бери мою машину, поезжай в НТО. Сними отпечатки со следов машины и обуви. Я буду ждать тебя в розыске. Действуй.

Кретов побежал к машине. Отдав Кариеву приказание отправить трупы в морг, а утром обеспечить вскрытие и экспертизу, Голубкин направился в розыск по уснувшим, безлюдным улицам. Ему нужна была прогулка и одиночество для того, чтобы обдумать происшедшее. Его поразил хотя и понятный, но бесчеловечно жестокий поступок главаря банды, а в том, что настороже стоял сам Пахан, атаман шайки, полковник не сомневался. За свою долголетнюю работу в розыске Иван Федорович многое повидал, но факты вроде сегодняшнего, все же встречались исключительно редко. «Судя по почерку, — думал полковник, — такую штуку мог проделать только Каракурт. Но он уже лет двенадцать не появлялся в Средней Азии. Сейчас Каракурт сидит, отбывает наказание за грабежи на Украине. Амнистировать его не могли, а до конца срока ему около двадцати лет. Неужели от этой гадины появились змееныши?»

Размышления о Каракурте напомнили далекие дни его боевой комсомольской юности.

6. СТРАНИЦЫ ПРОШЛОГО

На одном из крупнейших заводов города не было среди молодежи другого такого боевого паренька, как Ванюшка Голубкин. Жизнь Ванюшки, сына потомственного рабочего, осевшего в Туркестане чуть ли не с 1896 года, с самых детских лет оказалась связанной с заводом. Жил он с отцом и матерью в заводском бараке, весь распорядок в семье регламентировался заводским гудком. Учился Ванюшка в заводской школе и, окончив девятилетку, поступил работать на завод. К двадцать восьмому году это был признанный вожак заводских комсомольцев, отчаянный футболист и самый непримиримый синеблузник. Рабочие любили задорного комсомольца, начальство иногда косилось на него, с полным основанием считая его инициатором разной «бузы» и автором наиболее острых номеров в «Синей блузе», зло критиковавшей промахи заводского руководства. Никого и ничего не боялся Ванюшка Голубкин. Ершистый и правдивый, он не лазил за словом в карман, и если уж находились желающие задеть или ущемить его, то без всякого смущения выкладывал обидчику правду в глаза, не считаясь со служебным положением «контры». Только один человек на заводе приводил в смущение и робость Ванюшку Голубкина — Настенька, ученица-станочница столярного цеха. Было ей всего шестнадцать лет и, кроме голубых глаз, русых волос да нескольких застиранных ситцевых платьев, она ничего за душой не имела. Нет, было еще одно — голос. Настенька чудесно пела. Голос Настеньки постоянно звенел в заводском хоре, но втянуть ее в «Синюю блузу» не удалось никакими мерами. Очень уж робкая была. Впрочем, Ванюшка, разговаривая с этой смирной синеглазой девушкой, робел еще больше. День, в который ему не удавалось хотя бы издали увидеть Настеньку, Ванюшка считал неполноценным, потерянным днем. А когда встречался, непонятная робость мешала боевому комсомольцу сказать Настеньке, какая она вся необыкновенная. Неизвестно, сколько времени протянулось бы такое положение, если б не один случай.

Весной двадцать девятого года на завод поступил паренек. Направили его чернорабочим в слесарно-механический цех, где секретарем комсомольской ячейки был Ваня Голубкин. Несколько дней присматривался Ваня к пареньку, пока не решил, что он «свой в доску», не летун-сезонник, с завода не уйдет, прочно обоснуется на новом месте. Когда Голубкин, знакомясь с пареньком, спросил, как его фамилия, тот неторопливо снял брезентовую рукавицу, высморкался и, вытерев пальцы о штанину, протянул Ване широкую и твердую ладонь.

— Буераков Гаврила Нефедович, — степенно сообщил он о себе. — Из-под Барнаула к вам прибыл на работу и постоянное жительство. А вы комсомольский секретарь будете?

Заблаговременно познакомившись в отделе кадров с документами молодого рабочего, Голубкин уже знал, что Буераков — сын бедняка-крестьянина из деревни Каменки,

Барнаульского округа. В характеристике, данной Буеракову Каменским сельсоветом, говорилось, что он давно «мечтает получить в городе важнейшие для деревни знания насчет машин и прочего сельскохозяйственного инвентаря».

— Долго думаешь чернорабочим быть? — спросил Буеракова Ваня через несколько дней после знакомства.

— Как начальство решит, — неопределенно ответил тот. — Если заслужу…

— Заслуживать тут нечего, да и не перед кем, — вскипел Голубкин. — Самому надо добиваться. Голова есть? Есть. Руки крепкие? Крепкие. Ну и жми!

— Да кого жать-то? — искоса взглянул Буераков на Голубкина. — Непривычны мы.