Такая работа

Урин сидел на диване, высокий, на вид какой-то очень «свой», доступный, с открытыми светло-серыми сообразительными глазами. Его глаза быстро следили за всем, что происходило вокруг него, и, казалось, что он сразу схватывает и разгадывает больше, чем ординарный свидетель. Он приехал в милицию на мотороллере и теперь поигрывал защитными очками и щегольским дымчатого цвета беретом.

Барков и по его просьбе Рогов дважды проходили по коридору мимо кабинета автоинспектора, чтобы еще раз взглянуть на Урина и решить, с кем Баркову придется иметь дело. Потом у Баркова появилась одна идея.

Он вырвал из однотомника Шейнина рассказ «Ночной пациент» — о враче, оказавшем первую помощь раненому бандиту, спрятал рассказ в карман и, проходя мимо Урина, тоном гостеприимного хозяина сказал:

— Придется еще минут десять посидеть. Вы не спешите?

— Нет, — сказал Урин, — десять минут можно.

— Сейчас вам что-нибудь почитать достанем, одну минуточку. Щеглов! — крикнул он, приоткрывая дверь в пустой кабинет. — У тебя почитать нечего?

Вскоре он вышел, держа в руках «Ночного пациента», завернутого в белую бумагу. Взглянув на заглавие, Урин вздохнул и вернул Баркову вырванные страницы:

— Читал. Не люблю такие рассказы.

— Я тоже не люблю, — сказал Барков, — я больше люблю научную фантастику. У меня, — он помедлил, — есть к вам небольшой разговор. Пойдемте ко мне, пока автоинспектор придет.

Урин коротко вздохнул и пошел за Барковым.

— Дело такого рода, — сказал Герман, пододвигая Урину стул, — у меня ваш рецепт.

— Какой рецепт?

— Это ведь ваша подпись? — Барков протянул рецепт.

— Моя.

— Расскажите, кому вы выписали его и в связи с чем?

— Не могу себе представить.

— А вы постарайтесь вспомнить.

— Мне нужно посмотреть карточку больного…

— Этот больной к вам через больницу не обращался.

— Тогда не помню.

Наступила пауза, которую Урин, видимо, не намеревался прервать первым. Пришлось снова начинать Баркову.

— Давайте не будем ссориться.

Урин пожал плечами.

— Надолго к нам?

— На недельку, к отцу…

— Послушайте меня внимательно. Этот пациент в больницу не обращался. Вы в феврале в больнице не работали. Может, он обращался к вам частным образом? Я не облздрав, не инспектор финотдела…. Поговорим откровенно.

Урин посмотрел на часы.

— Не помню.

— Вот что, — сказал Барков. — Я поверил бы вам, если бы не знал, что пациентов у вас не так уж много…

Урин молчал.

«Пожалуй, это как раз тот случай, когда чем больше аргументов — тем хуже, — думал Барков, — нужно менее официально…»

— Ты на Колхозной давно живешь?

Вошел Тамулис. Он несколько минут слушал этот нудный разговор, потом взял карманный фонарик и от нечего делать стал его разбирать: на сегодня его рабочий день закончился. Он вывинтил ручку, высыпал на стол батарейки и стал копаться в корпусе. Герман в это время рассказывал невозмутимому, явно скучавшему Урину об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Он снова перешел на официальный тон.

Тамулис поставил батарейки на место, завинтил ручку и щелкнул выключателем. Лампочка не загоралась. Тамулис еще дважды разобрал и собрал фонарик. Света не было. Урин искоса поглядывал на его манипуляции с фонарем. Потом Баркова вызвал к себе Егоров, и Тамулис остался с Уриным. Он снова вынул батарейки.

— Вы нажмите там чем-нибудь снизу вверх на пластинку, — сказал вдруг Урин.

Тамулис передал ему фонарик.

— Где?

Они провозились с фонарем минут десять. А когда лампочка наконец зажглась, они невольно рассмеялись — все дело было в парафиновой смазке батарей. Тамулис вытащил из кармана сигареты. Закурили. Тамулис спросил:

— Волчару давно знаешь?

Урин удивился:

— Какого Волчару?

— Ну, которому ты рецепт написал. Кто он тебе?

— Мне он никто. Я его, в сущности, и не знаю.

— Чего же ты тянешь?

— Тут с другим связано, с личным. — Урин поднял на Тамулиса свои светло-серые большие глаза, и Тамулис подумал, что молчание и нежелание отвечать Баркову дались Урину совсем не так легко, как тот думал. — Я потерял документы. А может, их у меня просто вытащили в магазине вместе с бумажником. Денег в бумажнике не было — одни документы: паспорт, комсомольский, студенческий. Конечно, настроение тяжелое: отец болеет, а тут — сразу все документы. Но я никому ни слова, ни в милицию, ни в райком. Я и сейчас поэтому не хотел говорить…

Вошел Барков, сел в сторонке. Урин повернулся к нему.

— И вдруг приносят домой. Один мужчина нашел и принес. И говорит: ты — медик, услужи тоже: к о р е ш  у меня заболел… Ну, я с радости и разговаривать не стал — на мотороллер, он сзади… Приехали к его другу. Поздоровались. Друг лежит, закрыт одеялом по пояс. Тот, который со мной приехал, говорит ему: показывай, не бойсь! Он одеяло откинул — пониже колена повязка, нога вспухла. Я посмотрел: рана сквозная, огнестрельная, с близкого расстояния… Судебную медицину я знаю. Я опять на мотороллер — в аптеку. Вернулся, сделал обработку, укол… Выписал пенициллин… Вот этот рецепт.

— Не спрашивал, что с ним?

Барков поднялся и пересел к столу.

— Они говорили — на охоте, хотели лося шлепнуть… Поэтому он и в больницу не обращался.

Тамулис подал Урину фотоальбом.