Такая работа

Ратанов увидел вдруг, как итальянца Данте Кане уже прижали к канатам, и противник «кормит» его с обеих рук быстрыми короткими боковыми ударами, хлестко и резко.

— Рата-а-а-нов! — снова закричал тот же голос. — Рата-а-нов!

И Ратанов почувствовал, что на ринге он сам. И он, и его противник чуть раскачиваются в резких обманных движениях. Стерегут друг друга. Вот Ратанов находит удобный момент, легко выбрасывает вперед левую руку и попадает в перчатку, он бьет своим любимым боковым ударом с дальней дистанции — раньше этот удар называли «свингом», — опять подставленная перчатка. Заканчивается раунд. Все кричат его фамилию. Он бьет — и все мимо, мимо, мимо…

Качается невидимый зал, а он бьет и бьет впустую.

Обессиленный открыл он глаза. Над ним стоял человек.

— Товарищ Ратанов, — смущенно повторил проводник розыскной собаки Морозов, — меня дежурный прислал — вы просили машину пораньше…

Солнце еще только поднималось за аккуратными разноцветными кубиками корпусов, дымился влажный асфальт и плыли сквозь создаваемые по пути водопады две одинаковые, точно родные сестры, поливальные машины.

Позади дома было прохладно. Каменистый грунт был взрыхлен, чтобы ничего не напоминало  н и  о  ч е м. Но Ратанов уже видел то место. Он увидел его сразу, как только свернул за угол дома. Земля здесь была чуть темнее, и камни были убраны.

Прошло всего три дня, а Ратанову казалось, что миновал месяц с того дня, когда впервые они приехали на рассвете к этому дому, к этому громадному котловану, к этому старому рельсу, вбитому неизвестно для чего в щебенку и шлак.

С того дня здесь больше ничего не изменялось. Черная, окрашенная краской решетка бетонированного колодца глухо взвизгнула, когда Ратанов приподнял ее и привалил к стене дома. И доски, которыми была зашита внутренняя, ближняя к зданию, стенка колодца, были такими же свежими и влажными, как в то утро.

«За этими стенками, — спокойно рассудил Ратанов, — должен быть проход в подвал, а может быть, и в магазин». Сердце его первое отметило верную мысль и забилось чуть быстрее, самую малость. Почему он сразу тогда об этом не подумал? Говорят, что каждое преступление можно раскрыть, потому что ни один преступник, какой бы он опытный ни был, не может предусмотреть всего. А какой рок тяготеет над следователем, может ли он предусмотреть все? «Это ничего, что вход в магазин с другой стороны, их склад наверняка тянется сюда».

Он вспомнил нераскрытую февральскую кражу из центрального универмага — она случилась, когда он был в отпуске, — но там было по-другому… «Надо еще искать преступника в Шувалове, может, кто-нибудь его вспомнит! Может, сразу скажут: «Да это ведь вот кто!»

Мимо Ратанова все чаще и чаще стали проходить люди, и вдруг он заметил, что все это время ходит взад и вперед от угла дома к углу, что с двух балконов за ним наблюдают несколько человек, а вслед за ним, почти вплотную, ходят от угла к углу маленький мальчик и девочка лет пяти. Он взглянул на часы — была уже половина девятого. Он вспомнил об Ольге Мартыновой, об Игорешке, о траурных венках и повязках и почти бегом побежал к машине.

В дверях горотдела он столкнулся с Шальновым.

— Рубашку нашли. Всю в крови. По всем приметам — рубашка-то Джалилова. Зря его отпустили — Веретенников прав. Какой-то спекулянтке поверили… Шувалове она зачем-то приплела… Венок наш Рогов понесет и Тамулис. Сами попросили… Последний долг.

Ратанов вдруг услышал в голосе Шальнова слезы.

Но разговаривать было уже некогда — по лестнице в окружении милиционеров спускался маленький, чистенький, серьезный Игорешка Мартынов.

Город хоронил Андрея Мартынова.

Был почетный караул, траурные венки и повязки.

На грузовике с откинутыми бортами, на руках у молодой женщины сидел маленький мальчик и смотрел на музыкантский взвод.

А за ровным прямоугольником синих форменок по тротуарам и мостовой шли люди. Те, кто знал Андрея Мартынова, с кем он учился в университете, с кем играл в футбол, для кого не спал ночами.

Шли хмурые, расстроенные ребята с гражданского аэродрома, депутаты горисполкома, рабочие самого крупного комбината — имени Ленина, первые потребовавшие расстрела убийцы, шли воспитанники детской воспитательной колонии, студенты, журналисты.

И дружинники, которые хорошо знали Андрея.

И люди, которые до этого дня ничего не слышали о Мартынове.

Шли и те, кто думал, что жизнь дается человеку всего один раз и поэтому никогда не надо лезть на рожон.

Был траурный митинг и прощальный салют.

И красная звезда на фанерном обелиске.