Такая долгая жизнь

Как-то в клубе прессы на Лейпцигштрассе, по приглашению Шнейдера — редактора берлинского издания эссенской газеты «Националь-цайтунг», — собрались корреспонденты. На традиционный вечер кроме представителей прессы Шнейдер пригласил и одного из руководителей штурмовых отрядов группенфюрера Лютце.

Вольная, задушевная беседа велась у жаркого пылающего камина, и потому так приятно было холодное королевское дортмундское пиво, которым хозяева неустанно наполняли кружки собравшихся.

На этом четверге были Стронг и Мерсье. Потом они рассказывали Тополькову, что там было.

— Лютце держал себя в очень располагающей манере, — говорил Мерсье. — И некоторым нашим понравился не только он сам, но и его откровения.

Обычно выдержанный и молчаливый Стронг на этот раз вмешался в разговор:

— Вот теперь я понял, что ваш социализм и социализм Гитлера несовместимы. Лютце рассказывал о борьбе своей партии в двадцатые годы. «Нашими противниками, — говорил он, — были социал-демократы и коммунисты. Но социал-демократы особых хлопот не доставляли. У них не было даже единства в своих собственных рядах. И не было той непреклонности и железной воли, которой отличались коммунисты. Мы видели, что коммунисты в среде рабочего класса пользуются большим авторитетом, и поэтому приходилось идти на всяческие уловки, чтобы отражать их яростные атаки на нашу партию. Однажды мы узнали, что коммунисты собираются сорвать собрание: во время речи одного из наших лидеров запеть «Интернационал». Какой выход? Ведь не заткнешь же им всем глотки? Тогда мы написали свои слова на гимн коммунистов и роздали функционерам. Как только коммунисты запели гимн, наши тоже запели и старались, конечно, вовсю. Сначала коммунисты смешались, а потом и вовсе смолкли, а национал-социалисты закончили гимн своими словами». Послушав Лютце, я понял, что наци не так просты, как казалось мне раньше, — закончил Стронг.

— Прием, о котором ты рассказал, не нов, — заметил Топольков.

Юрий Васильевич однажды сам слышал подобное. Зная о том, что многие советские песни популярны среди немецких рабочих, нацистские стихоплеты сочиняли к ним свои слова.

Однажды, сидя у себя в кабинете на Клюкштрассе, Топольков услышал знакомую мелодию песни «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».

Юрий Васильевич распахнул окно и был поражен: по улице шагал отряд «гитлерюгенд». Он вслушался и понял, что были сохранены лишь первые слова, остальные присочинены и славили фюрера и будущие подвиги, которые им, молодым гитлеровцам, скоро предстоит свершить.

И Стронг и Мерсье приехали в Германию только в тридцать пятом году, и многое им было, конечно, еще не понятно. Поэтому Юрий Васильевич старался их просвещать. Ему было небезразлично, какую информацию они будут посылать в свои страны.

— А как в Англии реагировали на приход Гитлера к власти? — поинтересовался однажды Топольков.

— Мы не любим Гитлера.

— А что ты сам делал в это время?

— Я?.. — Стронг помедлил. — Я играл в крокет.

«Ничего не скажешь, чисто английский юмор», — подумал Юрий Васильевич.

Мерсье был более воинственно настроен по отношению к немецкому нацизму. В нем текла еврейская кровь, и разгул антисемитизма вызвал в нем ярость.

— Ленин сказал, что ни одна нация, преследующая другую, не может быть свободной…

— О, Юра, не надо политики, — взмолился Мерсье.

— Но разве все, о чем мы говорим, не политика? — возразил Топольков. — Ты, кстати, не заметил, что Гитлер делит евреев на плохих и хороших? Хейнкель, который делает ему самолеты, — хороший еврей. Недавно я прочитал в газете сообщение специальной комиссии по расовому вопросу. Заключение этой комиссии гласит: «Слухи, распространяемые плутократами, что Хейнкель еврей, являются клеветой. Расовая комиссия установила, что Хейнкель стопроцентный немец». А великий ученый Эйнштейн для Гитлера — плохой еврей, потому что он не приемлет фашизм.

— Разве Хейнкель еврей? — удивился Стронг.

— Я Хейнкеля видел много раз вот так, как тебя… — сказал Топольков Стронгу.

* * *

Вскоре Чарльза Стронга отозвали в Англию и послали корреспондентом агентства Рейтер на Ближний Восток.

— Это похоже на ссылку, — сказал Топольков при встрече Мерсье.

— Ты прав. Материалы Стронга против нацизма не понравились Чемберлену. Он, видите ли, не хочет дразнить гусей, не хочет раздражать Гитлера. Миротворец! Да и наш Даладье не лучше, — заключил Мерсье.

Вскоре и Мерсье пришел к Тополькову попрощаться.

— Еду в Америку, — сообщил. — Ты же можешь сказать, что это похоже на ссылку.

— Клетка бывает и золотой, — ответил Юрий Васильевич. — И, признаюсь, мне очень жаль, что ты уезжаешь. Кажется, что общий язык с твоим преемником мы вряд ли найдем.

Так оно и получилось: и француз Жорж Готье, прибывший вместо Эммануэля в Берлин, и Гарри Томсон, новый корреспондент агентства Рейтер, были настроены больше антисоветски, чем антинацистски.

* * *