Соседка по дому, которая от голода не поднималась с постели, сказала, что «Ася угасла как свечка… Она никогда ни на что не жаловалась. Только худела и худела… Стала уже как былиночка…».
Ася не вела никаких дневников, от нее не осталось никаких записей… Только в блокноте он нашел стихи, которые при жизни она ему никогда не читала.
Как ей было, наверно, одиноко, страшно, когда она слабеющей рукой писала эти строки в свою тетрадь…
Он не хотел оставаться один в пустой и холодной квартире, где каждая вещь кричала, била в виски: Ася! Ася!.. Пошел к соседке, и та стала рассказывать ему про свою жизнь: «Я молю бога, чтобы смерть пришла ко мне и взяла вместе с детьми… Я боюсь, если меня убьют на улице, дети будут плакать, кричать: «Мама, мама!..» И никто им не отзовется, никто не поможет… И они тоже умрут в холодной комнате… Этот воображаемый плач сводит меня с ума. Моя маленькая Ниночка от голода плачет по ночам… Чтобы она уснула, я даю ей сосать мою кровь… Проколю руку выше локтя, приложу ее губки к этому месту… Она сосет, сосет и затихнет…»
Дальше Щаренский слушать не мог… Он оставил соседке все продукты. Потом с оказией прислал еще… Теперь эта женщина и две ее дочери считают его своим спасителем… Возможно, их он спас… А Асю спасти не сумел…
На другой день он приступил к исполнению своих новых обязанностей. Во время поездки в Перемышль Щаренский осмотрел помещение, где располагался перед войной штаб погранотряда. Потом вышел на берег реки Сан. На берегу этой реки начиналась для него война. И сейчас еще земля хранила следы тяжелых боев, которые пограничники вели на этой земле в далеком теперь уже сорок первом.
По предварительному соглашению с Временным польским правительством Перемышль и прилегающий к нему район отходили к новой Польше. Здесь уже везде наводили порядок поляки…
Один из них подошел к нему:
— Может, пану командиру бендже нужен тен папир?
Среди бумаг, завернутых в тряпку, было четыре красноармейских книжки, командирское удостоверение и конверт. Буквы на конверте уже расплылись от времени, от влаги, но разобрать можно было:
«Нас здесь было пятеро: лейтенант Мазуров, старшина Чибисов, младшие командиры Петров, Дудка и рядовой Новиченко… Бой ведем третьи сутки. Погибли уже Новиченко, Чибисов, Дудка. Умер от ран Петров. Я остался в живых один… Патроны кончаются. Прощай, Родина!..»
На конверте можно было разобрать адрес полевой почты, но фамилию, кому адресовано письмо, разобрать Щаренский не сумел. Зато довольно четко можно было прочитать обратный адрес — это был ленинградский адрес Аси.
На другой стороне конверта было написано несколько стихотворных строк:
Михаил Осипович держал этот листок в руке, и пальцы его дрожали.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
После бомбежки Ростока немцы стали восстанавливать заводы. На работы выгнали всех — и военнопленных, и гражданских: венгров, итальянцев, французов, поляков, голландцев, бельгийцев ну и, конечно, русских. Работы шли медленно. Тысячи подневольных людей, тысячи рабов трудились по принципу: «Лянгсам… Лянгсам…» Стоило надсмотрщику, полицаю отойти куда-нибудь, работа и вовсе прекращалась.
За две недели кое-как расчистили дороги. В кучи собрали битые кирпичи, стекла, обгорелые бревна, мусор.
Раскопали убежище под цехами и щели, извлекли оттуда погибших. Мертвых штабелями укладывали на грузовики и отправляли в крематорий.
Через две недели двести пятьдесят «летающих крепостей» повторили налет на Росток. Заводы Хейнкеля надолго вышли из строя.
В Росток из других городов прибывали грузы. Они скапливались, лежали под открытым небом. К осени зачастили дожди.
Немцы решили построить склады в окрестностях Ростока, на которых могли бы храниться эти грузы до востребования.
Один из таких складов оборудовали в помещении бывшего кирпичного завода, между Крёпелином и Кюлюнгсборном.
Завод находился на опушке леса, в пустынной местности.
Крёпелин был связан с Ростоком железнодорожной линией. Грузы из Ростока приходили в Крёпелин, а оттуда уже на машинах доставлялись на кирпичный завод.