Так не строят!

Бурей вскинулся, сжал кулаки, глухо зарычал и начал привставать, но вдруг рухнул обратно на лавку. Несколько мгновений он сидел, почти уткнувшись головой в столешницу и свесив свои ручищи до пола, а потом принялся что-то неразборчиво бормотать себе под нос. Плотницкому старшине показалось, что в этом бормотании он разобрал слово «тятенька».

«Ох ты ёж твою! Что между ними такое было? Етит тебя долотом, Кондрат – доведёт тебя язык когда-нибудь до могилы…»

– Серафим, ты чего? – плотницкий старшина не на шутку встревожился. – Обидел тебя чем? Или чего похуже? Ты не рассказывай, коли невмоготу!

– Скажу! – Обозный старшина поднял голову. – Другого убил бы, а тебе скажу! Только выпьем давай сначала… Саднит!

– Давай, – Сучок наполнил посудины.

– Погляди на меня, Кондрат, – нравлюсь? – Бурей вытер рукавом усы и жестом остановил попытавшегося что-то сказать плотника. – Совсем я мальцом был, от земли не видать… Бабы-суки! Вон, говорят, тятенька твой… А я и кинулся… «Тятенька, тятенька!»… А он сапожищем в морду… Падла! Сотник Агей – Лис Бешеный! А потом ещё… и ещё… Все рёбра переломал… Батюшка мой с засапожником на него кинулся – он и его… Насмерть… А я его зубами… Тут бы он меня и убил, да сын его – Корней, сотник нынешний, не дал – отнял.

– Ох, ты ж мать твою скобелем! За что он тебя так? Дитё ж! Он что, совсем зверь-сыроядец был?

– Не перебивай! – Бурей отрицательно мотнул головой. – Я ж тебе говорю – бабы-суки! Какая-то б… слух пустила, что матушка моя от Агея меня прижила… Не дознался я – да и сколь годов прошло, пока дознаваться начал… А ведь я из сотничьего рода! Пращур мой первым сотником был! Только от всего рода я один и остался… Женился два раза – не живут у меня дети! И жёны умирали вскорости…

– Эхе-хе… Моя Софья вот тоже, – Сучок подпёр щёку ладонью. – Полгода вместе не прожили… Лихоманка… И её, и батюшку с матушкой. Вот и шатаюсь с тех пор промеж двор бобылем.

– И я бобыль… – Бурей как будто в первый раз посмотрел на собеседника. – Вот оно как, значит…

– Значит, так… – мастер согласно кивнул головой. – А что дальше-то было? Ты, Серафим, не думай, я не для забавы – ты выговорись, коль начал, а то хуже будет…

– А дальше принёс меня Корней к лекарке, – Бурей изобразил ухмылку, больше похожую на медвежий оскал. – Он из-за того, что за меня вступился, крепко с батькой своим рассорился. Сказывают, Бешеный Лис его всю дорогу до лекаркиной избы дрыном охаживал, да, поди, врут…

– Это да, дрыном убил бы к хренам, – кивнул Сучок.

– Врут – не врут, а со двора Агеева Корней в тот же день съехал, – обозный старшина ухмыльнулся ещё раз.

– А с тобой что?

– А меня лекарка выходила, только горбатым остался, – Бурей вцепился в край столешницы так, что толстенные доски захрустели. – А горбатому только в обоз! Глядишь, и в обоз бы не взяли – я ж половину слов выговорить не мог!

– Да ты что? А как же?

– Матушка Настёна вылечила. – На лице горбуна появилось совершенно для него невозможное выражение доброты, мелькнуло даже что-то похожее на улыбку.

– Та лекарка?

– Дочка её – лекарка нынешняя. Оттого и матушкой её зову, хоть и младше меня она…

– За то, что вылечила?

– Дурень ты, Кондрат! – Бурей от досады махнул своей лапищей. – Вроде умён, а такую хреновину ляпнул! Матушку она мне заменила – своей-то я не видел, родами померла… Упокой, Господи, её душу. И твоих давай помянем.

За помин души выпили, не чокаясь. Бурей захватил из миски горсть капусты и принялся с хрустом жевать.

«Это ж как его приложило! Тут любой озвереет… Как живёт-то на свете? Не, мне поменьше досталось».

– А с Агеем что? Расчёлся за обиду? – Сучок всем своим видом продемонстрировал, что в новом знакомом не сомневается.

– Дядьке моему это не по силам оказалось – квёлый он был, вот и забоялся против сотника идти, а я не успел, – скрипнул зубами Бурей. – Пошёл Агей лесовиков примучивать, те его опоили да под лёд спровадили. Даже могилки нет, чтоб помочиться! – обозный в сердцах махнул рукой и снес со стола несколько мисок. – Вот так, и кровью теперь не возьмешь: сын обидчика за меня же вступился! И кому мстить прикажешь? Тому, кто жизнь тебе спас? Или семени его? Да ещё напророчили мне, что ежели снова в Ратном Бешеный Лис родится, то не жить мне – прикончит…

– И что?

– А то! Родился! – ухмыльнулся Бурей. – Внук Корнеев – Минька. Сопляк борзый. После того, как ещё по снегу он с лесовиками схлестнулся, ратники его Бешеным Лисом звать стали. За дело – и впрямь в прадеда уродился! Ну, и как мне жить? И убить его нельзя, и не убить нельзя!

– Серафим, да наплюй! Врут все пророки! – Сучок сам не понял, почему ему вдруг до зуда в ладонях захотелось утешить и поддержать собеседника. – Я по свету немало шатался, насмотрелся! Им бы только в калиту[5] к тебе залезть – вот и плетут чего ни попадя, лишь бы позаковыристей! Давай выпьем лучше!