Так не строят!

– А ну кыш! Не про вашу честь сегодня! – шуганул их Сучок. – А ты, Пимка, оставайся – заслужил!

Швырок покровительственно посмотрел на остальных подмастерьев, понуро потянувшихся к выходу. Те, в свою очередь, одарили его взглядами, далёкими от братских.

– Вы тут мне волками не зыркайте! – Нил заметил их переглядку. – А то мигом дрын возьму и всех помирю!

– А я добавлю! – поддержал Сучок.

Подмастерьев сдуло, а Швырок несмело пристроил кружку на стол.

– Ну что, садимся, что ли? – Из-за распухшей щеки получилось у старшины неразборчиво, однако все его прекрасно поняли.

Кружки и плошки собрались в круг, и Сучок принялся наливать. В горнице запахло солнцем и летом.

– Други, – возгласил он, поднимая кружку. – Обидел я вас, руку поднял! Простите дурня плешивого! Не в себе я был. Вы ж помочь мне хотели!

– Да не ты – зуб, – подал голос старший из мастеров Плинфа. – А с него какой спрос? Давай, мировую выпьем да за чаркой в кои веки посидим.

– Верно сказал, Плинфа! С недуга и спрос короток! Опамятовал и добро! Ты, Сучок, нрав свой вдругорядь держи, ладно? – раздалось со всех сторон.

– Значит, мир?!

– Мир, мир! Пей, давай – выдыхается! – загомонили мастера.

Яблоневка привычно обожгла рот и глотку, горячим комом провалилась в живот и оттуда принялась расходиться теплом по жилам.

«Ух, хороша! Даже зуб приотпустило! Жаль только, что допьём сегодня и взять больше неоткуда. Ладно, нечего жалеть, мож, винодел тот чернявый, что Лис из-за болота приволок, чего и сделает… А-а-а, не о том думаю – радоваться надо, что не убил никого и что меня потом не убили! И ведь было за что – на своих с топором кинулся! Совсем из-за зуба этого ума рехнулся. И за что артельные меня, дурня, терпят? Не, золотые они у меня…»

* * *

Сучок проснулся задолго до первых петухов – зуб, немного угомонившийся с вечера, сейчас снова немилосердно ныл и дёргал. Старшина поворочался, стараясь поудобнее пристроить распухшую щёку, но ничего не вышло.

«Су-у-у-уукаа! Чего ж тебе неймётся, а? Пополоскать тебя, что ли?»

Мастер гонял во рту целебный отвар до тех пор, пока боль не притупилась. Боясь поверить своей удаче, Сучок на цыпочках добрался до лавки, осторожно, чтобы не спугнуть зуб, забрался под тулуп, служивший ему одеялом, блаженно выдохнул и закрыл глаза…

Не тут-то было – сон куда-то улетучился. Глаза не желали закрываться. Старшина покрылся холодным потом.

«Ведь опять сейчас начнётся! Уснуть надо! Да едрит оно скобелем!

Эх-ма, ругайся-не ругайся, а делать нечего, заснуть надо… Ну, начали, Кондрат! Один баран – баран, один баран да другой баран – два барана…»

Отара, которую насчитал Сучок, способна была осчастливить своей численностью всех половецких ханов скопом, но сон не шёл, а зуб и вовсе потерял всякую совесть. Кряхтя, старшина выполз в сени поближе к кувшину с Юлькиным снадобьем – полоскание давало недолгое облегчение. Вдруг дверь на ученическую половину глухо бухнула, и на мост[40] выполз Швырок во всём своём рыжем великолепии и, моргая спросонья, зашарил руками возле гашника.

«Что там Мудила говорил? От рыжего?! А ну, подь сюды, милок!»

– Стой! Не сметь! – рёв Сучка поднял бы и покойника.

Швырок в ужасе подпрыгнул и судорожно вцепился руками себе в пах.

– Т-т-т-тыы ч-ч-чего, д-д-дядька? – Глаза у парня стали как два добрых блюдца.

– Ссать не сметь! – отрубил Сучок, – Вот баклагу дам, в неё и валяй!

– Чего тут у вас? – Матица, недовольно сопя, вылез в сени.

– Дядька Матица, не дай пропасть! – всё ещё держась за пах и приплясывая, взмолился Швырок. – Дядька Сучок вконец ополоумел! Давеча чуть не порубал, а теперь это самое не велит! А я не могу больше – опозорюсь счас!

– Потерпишь до баклаги! Мудила сказал, что от тебя, рыжего, для зуба лечебно будет! – отрезал Сучок.

Целая гамма чувств отразилась на конопатой роже Швырка: сначала это была обречённая покорность судьбе, но по мере осознания особенностей лечения лицо его становилось всё светлее, а улыбка всё шире, пока уголки Швыркова рта не сошлись где-то на затылке – не каждый день подмастерью выпадает такой шанс, ой, не каждый!

– Чо лыбишься? Смотри, в порты напрудишь! – пресёк веселье Матица.

– Да я потерплю! – Ради мести парень готов был и пострадать.

– Я тебе потерплю! Ополоумели тут все! – рявкнул Матица. – А ну давай!

Швырок обречённо вздохнул и повиновался.