Так не бывает, или Хрен знат

После той обработки окна и пол пришлось перекрашивать, а на серебряной ложке, забытой на подоконнике, остались тёмные пятна. Она у меня, кстати, до сих пор в буфете лежит, в смысле, лежала. А уж когда на носу у брата чирей вскочил, это была трагикомедия. В школу идти не хотел, «позориться перед девочками». Бабушка ему тогда помогла. Запекла луковицу в духовке, прилепила на пластырь к больному месту, за ночь оттуда всё вытянуло. Как Серёга радовался! Он уже в то время был бабником-интернационалистом. Каждое утро морду свою прочищал огуречным лосьоном. Мамка рассказывала, что когда он появился на свет, у неё не было молока. Кормили его все обитательницы палаты: казашки, чувашки, немки, алтайки и кумандинки. Русских, наверное, в роддоме никого, кроме неё, не было, поэтому-то братан, наверное, их всю жизнь игнорировал. А в итоге женился на немке. Такой непонятный для меня финт. И характеры у нас разные. И родились мы в совершенно разных местах: Серёга – в Алтайском крае, а я на военном аэродроме в Приморье.

Вспоминая о будущем, я настолько ушёл в себя, что врезался колесом в дедов велосипед. Поднял глаза – стоят, поджидают.

– Чи ты, Сашка, не поспишь на полу первое время, когда мама с братом приедут? Устанут они с дороги. А как пенсию принесут…

Такая привычка у дедушки с бабушкой – просчитывать всё заранее, надеяться только на свои силы.

– Конечно, посплю.

Не буду же я им говорить, что мамка привезёт раскладушку, а Серёга задержится в санатории ещё на пару недель?

– Ну тогда слава богу!

Старики потопали дальше, мимо правления. Я глянул направо и обомлел. Около новой школы укладывали асфальт. За частоколом деревьев дружно взлетали лотки подборных лопат. Сразу несколько мужиков орудовали деревянной гладилкой, похожей на огромную швабру. Самосвал с приподнятым кузовом рывками освобождался от груза, стараясь не замарать бетонный бордюр. Вдоль окон, густо измазанных известковой побелкой, медленно двигался дорожный каток.

Я подошёл ближе. Ну да, никаких сомнений. Асфальт клали в том месте, где первого сентября должен был погибнуть братишка Наташки Городней – тот самый пацан, что пару недель назад умотал с мамкой в Медвежьегорск. В моём каноническом прошлом его вытолкнут из толпы любопытствующих под заднее колесо этого вот катка на первой в истории школы большой перемене. А если бы он не уехал?

Солнце заметно просело за горизонт. Я смотрел в его сторону опустошённым взглядом и думал, что жизнь по большому счёту состоит из череды мелочей. За их монотонной обыденностью трудно порой различить замковый кирпич, на котором держится всё, что построено до того. Человек самонадеян, а подсказчиков только три: интуиция, совесть и воспитание. И тут мне в голову вернулась шальная мысль, которую я не успел додумать, сидя на брёвнышке возле калитки дядьки Ваньки Погребняка. Я понял, что память – свойство разумной материи, которая просто не может существовать вне человеческого сознания. Жизнь – это, если совсем просто, способность видеть, слышать, думать, любить и совершать осознанные поступки. Всё это у меня есть здесь и сейчас. А будет ли в том настоящем, где я числюсь пенсионером, поди проверь.

Попробуй сейчас отыщи время, в котором родился, жил и хотел помереть, войди в холостяцкий дом, пропахший эрзац-табаком и спиртовой настойкой каштана, окунись в одиночество, согретое лишь мёртвым теплом газового котла. Где оно всё? Будто никогда и не было. Даже то, что отпечаталось в памяти, ложится на эту реальность с очень большими допусками. Оно и неудивительно, сам к тому голову приложил. По всему получается, мир, в котором я сейчас существую, сам по себе самостоятелен и легко поддаётся корректировке. И как, спрашивается, я смогу из него уйти, если память о будущем-прошлом впечатано в это сознание как штемпель на аверсе железного рубля? Где жизненный опыт того пацана, который по моим недавним прикидкам начинает играть в этом теле главную роль? Почему его сущность проявляет себя эмоциями, а не школьными знаниями, и я как последний лох должен решать за него задачки по арифметике, писать изложения перьевой ручкой? Видит же, гад, как я мучаюсь, размышляя о ситуации, в которую мы оба попали. Мог бы откликнуться, обозначить себя. Значит, что? Никого, кроме меня, в этом теле нет. По крайней мере пока. А перехлёст эмоций и прочая дурь – это физиология, бурлящие гены растущего организма. Ему плевать, что творится с душой, он отвечает за свой участок…

По дороге домой я тщетно взывал к сознанию живущего во мне пацана, пытался вызвать на разговор. Потом в деталях вспоминал миг своего воскрешения. Логичней всего было предположить, что старый и малый одновременно сошлись в общей точке двух разных реальностей. Произошла накладка, и память перетекла из одной головы в другую…

«Ага! – возмутился разум. – Значит, ты веришь в переселение душ, множественность времён и прочую лабуду?!»

«Нет! – твёрдо ответил я. – В это я точно не верю!»