Так не бывает, или Хрен знат

Ах вы ж, думаю, суки! Вот хренушки я уйду! Сяду за стол и буду мозолить глаза. Устрою вам праздничек! А сердчишко у меня ноет! Как зуб, когда ты сидишь в очереди к стоматологу. Вроде бы моченьки нет, а вскрикнет кто-либо за дверью – типа и не болел никогда. Через пару минут опять!

Короче, сидим, хаваем. Славка уничтожает пирог. Очкарик с Филонихой давятся ассирийскими голубцами. Рубен на подхвате, кому что подложить. А я ничего не ем, смакую стакан «крем-соды». Интересный получился напиток у нашего пищепрома: пустую бутылку нюхнёшь – отдаёт заварным кремом, а пьёшь – никакого привкуса.

Босяра в таких ситуациях, как рыба в воде. Нравится ему, когда в воздухе пахнет конфликтом. Между двумя глотками шуточки отпускает и сам же звенит своим колокольчиком. Только кум всё недоумевает: что же такое случилось с гостями? Почему все молчат? Он, по сути, мужик хлебосольный, но тугодум.

– Сейчас, – говорит, – я кое-что принесу.

Вернулся с гитарой. Смотался, наверное, к дядьке Пашке, упал на четыре кости. Понимающий музыкант инструмент навынос не выдаёт, пока не поддаст, а тут именины у пацана. Ну и… наверное, уже.

Гитара у дядьки здоровущая, ростом с меня. Коробка вообще мечта: глубокая, гулкая.

– Ну, – проанонсировал Славка, – чувствую, что Рубен нас чем-нибудь удивит!

И правда, кум изменил свой вчерашний репертуар. Начал со «Смерти клопа». Для тех, кто не в курсе, коротко поясню: на самых высоких нотах несколько «пи» (с паузами, строго по восходящей), на верхней струне громкое «бум!» – и тоненькое вибрато, опять же внизу.

«Курочка» получилась мелодичней и громче, несмотря даже на то, что Рубен тарахтел семёрочными аккордами на шестиструнной гитаре. Она была хоть как-то настроена на басах.

Как кому, а Славке понравилось. Он был фанатом уличного инструментала, слышал и лучшие образцы, но кума моего поддержал. Ибо в сегодняшнем исполнении было важно не «как», а «кто».

Про остальных не скажу. Очкарик сидел, уткнувшись в свою тарелку, а Валька всего раз вежливо улыбнулась. И то на словах «но через год снесла она яичко». В моём понимании, этот пассаж мог относиться как к исполнителю, так и автору слов – дремучему дубу в орнитологии.

Получив свою долю аплодисментов, Рубен положил гитару на диван рядом со мной. Я и про Вальку забыл: как давно мои пальцы не бегали по ладам такого шикарного инструмента! Струны лёгкие, голосистые. Нет в оплётке ни грязи, ни ржавчины. Наверное, дядька Пашка недавно варил их в уксусе. Старый комплект, а строит и неплохо ещё звучит…

В общем, забыл я все свои табу и шифровки. Не выдержал. Сам не помню, как гитара оказалась в моих руках. Проверил настройку – ни одна струна не ушла. Попробовал взять ля минор – фигушки! Пальцы всё помнят, а будто не мои. Я думал, будут летать, а они спотыкаются. Указательный левой руки ещё не растянут, куда с ним держать баррэ?

Кое-как, с пятого на десятое изобразил перебором песню о журавлях Марка Бернеса и плюнул на это дело. Взял инструмент за гриф, сую его на диван, коробкой вперёд, а Босяра отыгрывает назад: играй, мол, ещё. Я, главное, туда – он назад.

– Ты, – говорит, – Санёк, спел бы что-нибудь. Тогда будет не так заметно, что ты на гитаре не очень.

Обидно мне стало. «Ах ты ж, – думаю, – гад! Смерть, значит, клопа для тебя шедевр, а тут пару раз лажанулся – и уже отстой?! Я, может, на таких больших инструментах и не играл никогда. Для меня, может, эта гитара что контрабас. Верхняя обечайка чуть ли не до подбородка, и лады для моих пальцев великоваты. Крёстный отец, называется! Ну, высказал бы свои замечания один на один. На фига при Филонихе?!»

Пересел я из-за стола на диван, облокотился на спинку, чтобы гриф взглядом отслеживать, и побежал пальцами по ладам. Песня сама выбралась. Я её написал за месяц до смерти, да так и не успел никому показать.

Уеду в деревню —
Таков мой случайный каприз.
Там прошлому внемлют
Покои бревенчатых изб.
Расчищу ступени,
Лучину зажгу от печи.
И прошлое тенью
В окошко моё постучит…

Не стал я призывать под знамёна ни Антонова с Шевчуком, ни Градского с Сергеем Никитиным, совесть не позволяла. Да и своих мелодий и текстов до вечера не перепеть. Другое дело, что все они так и не стали полноценными песнями, но это вина не моя. Время такое: каждый на нашей эстраде сам и композитор, и поэт, и аранжировщик. Но нашёлся в Архангельске один композитор, который плотно занялся моими стихами. Звонил каждый день, лялякал мелодии по телефону, а потом пропал навсегда. В Израиль умотал. Как сказал Михаил Светлов в своей знаменитой «Гренаде», «уехал товарищ и песню увёз».