Так [не] бывает

Берет очередной том, листает, и на лице у нее такое спокойствие, что вдруг откуда-то знаешь: все хорошо. Ну правда, я же вернулся.

Вернулся.

– Ага, только мне теперь наверстывать и наверстывать, пальцы как деревянные стали.

– Ну уж, – хмыкает Ленни, звукач, басист и зануда. – Нормально у тебя все. Могло бы быть лучше, но в целом вполне.

Ник неопределенно вздыхает.

– Что? – тут же откликается Бет. – Третье правило клуба – рассказывай. Все свои.

– Да я вот все думаю…

– М?

Книжная пыль золотится в солнечном свете, заливающем комнату. У Бет, как всегда, пахнет цветами, которые ей все время приносят. Цветы, книги, фрукты, хороший кофе, привезенный со всех концов света, снова книги, конфеты, фрукты, цветы. Некоторые девчонки умудряются даже дарить Бет одежду: то на блошином рынке Парижа найдется идеальная шляпа, то где-нибудь в Лиссабоне, в крохотном магазинчике на холме обнаружится винтажное платье, то в секонде прямо около дома «случайно увидела шаль, ровно такую, как ты искала. Не смогла пройти мимо, это же для тебя, примерь!» И обе они, пожилая и юная, одинаково захихикав, запираются в спальне у Бет, примеряя то или это, радуясь, что очередной причудливый фрагмент мирового пазла попал в нужное для него место – одна подарила радость, другая ее приняла. Мир изменился к лучшему, все довольны.

– Да у меня один коллега уже полгода пытается сдать помещение под музыкальный клуб. Маленькое и в неудобном месте, очень дешево, но…

Бет и Ленни смотрят на него с выражением, которое вокалист их группы обычно называет «растяжением брови»: и что, мол, ты еще думаешь?! У каждого в руках по открытой книге, а в волосах солнечные зайцы, и Ник ясно слышит, как из этих пяти мгновений молчания прямо здесь и сейчас заново рождается его сердце.

– Понял, да?

– Понял, – кивает Ник. Хмурится, вспоминая, а вспомнив, назидательно поднимает указательный палец и произносит так, чтобы получилось как можно больше похоже на Бет. – Четвертое правило клуба – не упусти.

* * *

– Помнишь, я к тебе как-то приводила свою подругу Мэгги? – спрашивает Шарлотта, усаживаясь на край кровати.

Бет может только кивнуть, и то через силу.

У нее ничего не болит, ее ничего не тревожит, просто с каждым днем ей все меньше нужно дышать. Полгода назад ее мягко выставили из школы: сколько можно, мол, пора уже на покой. Живите в свое удовольствие, отдыхайте, еле ходите, мол, вон как устали. От покоя у Бет окончательно отказали ноги, и в доме ее вместо цветов поселилась настырная липкая тяжесть. Всем желающим зайти в гости Бет говорила, что со дня на день уезжает жить в санаторий. «Собираюсь, ни до чего. Вернусь месяца через три, тогда заходите».

Правду знала только Шарлотта, двоюродная сестра на пятнадцать лет младше Бет, единственная родня. С мужем и детьми у Бет не сложилось, был ранний брак, но продержался недолго. Родных братьев и сестер тоже нет, только маленькая Шарлотта, храбрая и седая, одна за всех.

– Так вот Мэгги недавно переехала к морю и просила тебе его показать.

Шарлотта достает смартфон и начинает размазывать по нему воздух. Она на удивление легко освоила технологии, от которых Бет наотрез отказалась, еле уговорили на самый простой мобильник. В смартфоне Шарлотты начинает странно гудеть, и перед глазами Бет расстилается море. Видеозапись с дурацким шипящим звуком и какими-то возгласами на фоне, которые не получается разобрать.

Но – море. Бет и забыла, что где-то очень далеко от нее оно все еще есть.

– Мэг просит передать, что каждый вечер ходит сидеть у моря и думает о тебе. Я ей сказала, что у тебя не очень… – Шарлотта осекается под тяжелым взглядом: зачем ты кому-то что-то сказала?!

Бет отворачивается и снова смотрит на море. Море смотрит на Бет. Где-то очень далеко Мэг становится легче.

«Закрой глаза и дыши. А теперь открой и останься», – когда-то сказала Бет, когда Мэг плакала, сидя у нее на кухне и рассказывая, что жизнь закончилась. Потеряла работу, рассорилась с сыном так, что он хлопнул дверью и уже три дня прячется по друзьям. «И ничего уже не исправить, и все бессмысленно, и…»

– Закрой глаза и дыши, – мягко сказала Бет, взяв Мэгги за руку. Рука у нее была невесомой и теплой, и Мэг обнаружила, что действительно может дышать. Не срываться на крик, не захлебываться слезами. Просто дышать. – Ты сейчас пытаешься думать, а ты не думай. Дыши и не уходи. Ты здесь.

– Я здесь, – не открывая глаз, повторяет Мэг и начинает различать звуки. Вот на плите у Бет закипает суп, вот оглушительно колотится сердце. С улицы слышно, как дворник сгребает лопатой снег и лопата скребет по асфальту. Воображение сразу рисует темный заснеженный двор, полный приглушенного собачьего лая, и чьи-то уверенные шаги, наверняка под веселую песню в плеере, и щекочущий холод снежинок, приземлившихся на носу.

– А теперь открой и останься.

Мэг открывает глаза и смотрит в окно: так все и есть. Темнота, полные улицы снега, уютно до легкого звона в ушах, такого, про который знаешь, что он оттого, что все тихо и правильно.

Когда она сломя голову бежала сюда, ничего этого не было.