Так начиналось…

Пока идет ничего. Худы дела финансовые. Кроме суточных, сведенных к минимуму, ничего не имею, и покупаю, и посылаю семена за весьма убогий личный бюджет. И боюсь, что на полдороге завоплю гласом великим… Отправил 8 посылок по 5 кило. Не могу не посылать. Но с ужасом помышляю о весе картошки (а надо каждого „сорта“ по 30 клубней минимально) и о стоимости каждой посылки в 7–8 руб. золотом, не считая труда.

Беру все, что можно. Пригодится. Советской стране все нужно. Она должна знать все, чтобы мир и себя на дорогу вывести. Выведем.

Всем поклон.

Привет. Ваш Н. Вавилов».

…Открытка брошена в почтовый ящик. И — снова за образцы. Здешний картофель неплохо должен пойти на Памире. То-то Баранов порадуется!

Монолог автора. Не помню, когда это случилось со мной, но в один прекрасный день я заболел «караванной болезнью». Ее симптомы общеизвестны — «охота к перемене мест», кострофилия (любовь жечь возле дороги костры) и приступы своеобразной ностальгии (неодолимое желание вернуться в края, которые полюбил). Я рвался в каждую командировку, какая бы ни подвернулась — и в самую ближнюю и короткую, скажем, в Саратов, и на Край света (есть такой мыс на Курильских островах).

Однажды я попал на станцию Аша на Урале. Снежная лавина, сорвавшись с горы, выплеснулась на железную дорогу и перекрыла путь из Европы в Азию. Редакции «Советской России» нужен был срочный репортаж об аварийных работах. Несколько часов я суетился с фотоаппаратом и блокнотом возле верхолазов и взрывников. Проявил пленку, отстучал текст и стал устраиваться на ночлег. В какой-то конторе улегся прямо на стол, положив под голову книги и запахнув получше пальто. Обмерзнув на ветру и льдистых взгорках, я долго не мог уснуть. Книги казались жесткими, и я вынул их из-под головы. Одна, сильно потрепанная, никакого отношения к делам конторы не имела. Наверное, ее читал в обеденный перерыв хозяин стола: «Земледельческий Афганистан. Н. И. Вавилов и Д. Д. Букинич».

Я начал читать. И читал до тех пор, пока не пришла уборщица и не попросила меня освободить помещение. «Попытка синтеза сведений об естественно-производительных силах Афганистана под углом зрения натуралиста-агронома…» Вот оно, слово, которое подзабыто, но которое одно так верно и так объемно отвечает на вопрос, кем был Вавилов. Натуралист. Сюда входит все: и ботаника, и география, и генетика, и дарвинизм. (Дарвин тоже, между прочим, называл себя натуралистом.)

«У входа караван-сарая Аббаса Великого в Иране красуется надпись: „Мир не что иное, как караван-сарай, а мы… караван…“».

Я проникал вместе с путешественником в страну неверных, поднимался на отроги Памира, переправлялся через ледяные потоки на гупсарах (надутых кожах), разжигал костры на привалах.

Костры… Когда оранжевое и зыбкое пламя начинает весело плясать на потрескивающих сучьях или кизячных лепешках и синий дым разъедает глаза, хорошо думается о жизни. О только что проделанной дороге и о той, что предстоит после привала. Сгорают в пламени остатки усталости. Мысли собираются и стремительно и легко ложатся в записную тетрадь. Минуты у костра становятся минутами озарения и постижений. И если даже твой проводник говорит на ином языке, у тебя все равно есть собеседник, протягивающий тебе тепло своих невидимых ладоней и согревающий тело и душу своим прерывистым гуденьем. И ты молча делишься с ним сокровенными мыслями.

Костер сродни человеку. У них один смысл жизни: горенье. Но костер — существо, которое горит бездумно. И случается, что в него летят книги Дарвина и восходят на огненный эшафот собратья Бруно, — тогда огонь пожирает оболочку и продукт человеческой мысли.

Костер человеческой мысли неугасим. Освободившись от первичной материи, от первоистока своего, рожденного одним человеком, он снова и снова материализуется в других, поддерживая непрерывное горение человеческого разума…

Я неохотно положил на место потрепанную книгу и подошел к географической карте страны. Почему-то взгляд мой застрял на Памире, может быть, под впечатлением только что прочитанных слов. Ишкашим, Бадахшан… Побывать бы там тоже! Проехать по следам ученого, увидеть собственными глазами то, что увидел он.

С того часа моя «караванная болезнь» приняла регулярный и осмысленный характер. Я уже не метался из стороны в сторону, как в горячке, а следовал по маршруту Вавилова. И не успокоился, пока в Советском Союзе не повторил их все.

Во многих местах, где я бывал, я находил его следы. Работы, начатые им и продолженные его учениками. Идеи, ставшие явью. На Памире и в Каракумах, на Кубани и в Хибинах я не раз встречался с обновленной землей.

Памир — Подножие Солнца

Персидский поэт Ага-и Мирза Шир-Ахмед писал о Памире (цитирую по Н. Вавилову):

«Нигде нет таких снегов и ветров, такой стужи нет ни в каком другом месте под небосводом.

Как будто ковром из ваты покрыта вся земля: ни горы, ни равнины не свободны ото льда, и нигде ни листка…

3–4 месяца продолжается зима в других краях, 8 месяцев она в этом месте.