Так любят люди

— Есть. Но я предпочитаю беседовать в кафе, чтобы люди не ощущали себя пришедшими на прием. Просто сидим, разговариваем…

— Да я не знаю, как разговаривать. О чем… Просто не могу больше с этим. Не, правда, не могу… Десять лет все-таки… Делать-то чего надо? Вопрос свой задавать или историю рассказывать? Как себя вести?

— Как вам удобнее… Давайте с истории вашей начнем.

— Ну так а чего? Поженились десять лет назад. Лена ее зовут. Жену. Влюбился безумно, с ума сошел. Я всегда знал, что женюсь раз и навсегда. У меня родители прожили вместе шестьдесят три года и умерли с разницей в две недели. Если у них так может быть, то почему у меня — нет?

Поженились. Все хорошо. Три месяца прошло! Три!

У нас друг мой ночевал ближайший. Утром говорит: «Ленк, давай я тебя до работы доброшу?» Она: «Отлично». Я без подозрений: лучший друг.

Ну, уехали. А я ключи не могу от дома найти. Думаю, может, Ленка взяла? Звоню ей. Она говорит… Не помню чего… Она забыла телефон отключить… Просто забыла на кнопочку нажать — не до того, видно, было. И я все слышал, как они в машине… С другом… Слышал все, понимаете? Все звуки эти… Когда они в машине этим занимались… На друга даже обиды не было особой: я в бизнесе работаю, у нас предательство — норма. Послал его, за десять лет не видел ни разу, понятно. Но чтобы я прям умирал из-за несовершенства мира? Не было этого. Ленка не отпиралась. Не объясняла ничего. Сказала только:

— Слушай, мы послезавтра в Турцию собрались. Не отменять же? Съездим и разойдемся. Не вопрос.

Вообще разумно. А я люблю разумные решения. Помню, устал я ужасно. И на море хотелось. После Турции Ленка забеременела. А я ее не простил, нет. Я не могу ее простить, в этом — проблема.

Родила девочку. У вас есть дети?

— Есть.

— Что такое дочка для отца понимаете? И я решил: дочка начальную школу окончит, и я уйду. Потому что не простил я. Не мог простить. Звуки эти… Все время слышал. Но дочку решил до школы довести. Решил так. Вот. Ленка спокойно так себя вела. Я бы сказал: податливо. Поддавалась всему, что я делал и говорил.

— У вас всего сколько детей?

— Один сын, Серега. Три года. Очень на меня похож. Дочка утонула в бассейне у Ленки на глазах. Жарко было, Ленка прикорнула у бассейна и не заметила, как дочка… Вот. После похорон говорит мне:

— Ну все. Уходи. Чего тебе теперь со мной оставаться?

А как я уйду от нее после такого горя? Как вот так взять и уйти от женщины, которая дочь потеряла, да еще и винит себя за это? Она потом долго по ночам плакала, Ленка. Потом Сережка родился. И я снова решил: вот он начальную школу окончит, и я тогда… Потому что не простил. Не могу простить. Вот не могу — и все.

Мне сколько раз за эти десять лет снилось, как они там в машине… Я прям не то чтобы представлял, а видел это все детально.

— Послушайте, вы что, не понимаете, что та женщина, которая вам изменила с другом, и сегодняшняя Лена, которая столько пережила, которая похоронила дочь, — это совершенно разные люди? Вы что, не понимаете этого?

— Думаете? Я тоже так считаю. Только не помогает. Простить не могу все равно.

Я так считаю: если она раз изменила так подло, наверняка еще изменит. А как с человеком жить, если все время ждешь от него измены?

Вот окончит Серега начальную школу, перейдет в пятый класс…

— А ведь вы ее любите, Ленку свою.

— Думал об этом… Не знаю. Только это все не важно.

Я не верю ей, понимаете? И поверить не смогу. Раньше ревновал очень, хотя она поводов, если честно, вообще не подавала. Она все больше дома сидит: сначала с дочкой, нынче вот с сыном.

А теперь не ревную. Вообще. Не знаю почему. Простить не могу. Слышу звуки эти. Снятся все время.

Логически все понимаю. И то, что вы говорите. И вообще. А простить не могу.

Сережке три сейчас. Через четыре года — школа. Потом еще четыре года. Мне будет сорок четыре. Много, конечно, но ничего.

И я уйду. Ленка знает про мое решение. Но мы про это не говорим. Живем себе просто. Ждем. Но фигня какая-то в этом есть. Чувствую. Но не понимаю. И чего делать?

* * *

Инна стояла на пороге одетая.

Джинсы там, футболка… Не помню точно. Главное, она была одета.

Я улыбнулся, вошел. Обнял ее, попытался поцеловать.

Она не ответила. Тупо не ответила. Не открыла рот.

В моей жизни было всего несколько женщин, которые не отвечали на мои поцелуи.

Я поворачивал их лицо к себе, открывал рот и… упирался в зубы.

Я помню все эти лица, потому что нет ничего более оскорбительного, чем неотвеченный поцелуй.

Инна отошла и спросила:

— Чаю хочешь?

— Я хочу другого, — попытался я пошутить по-взрослому.

— Значит, кофе, — усмехнулась Инна и пошла на кухню. Я поплелся за ней.

Мне было двадцать лет, и я еще не знал: если тебе нужно, чтобы женщина пришла к тебе, отойди от нее. Отойди на такое расстояние, чтобы она тебя видела, но не ощущала. Чтобы она тебя чувствовала, но не слышала. Чтобы она о тебе думала, но не могла прикоснуться.

Мне было двадцать лет, и я совершал естественную ошибку юности: мне казалось, если ты продемонстрируешь женщине свою любовь, она непременно ответит тебе тем же.