Так держать!

Саймон широко улыбается, словно ему только что вручили роскошный подарок. Баз стоит у него за спиной и гримасничает. Как же меня бесит их любовный треугольник! Думаю, Саймон прав: иногда из-за клыков у База надуваются щеки.

Он прокашливается, и Саймон оборачивается.

– Я… – говорит он. – Вообще-то, мне кажется, нужно поработать над зацепкой с тугодумами.

Всемогущая Моргана, неужели Саймон сам понял, что ехать с Агатой – ужасная затея?

– Саймон!

Агата сверлит его взглядом, только к чему все это? Вряд ли она хочет поехать домой вместе с Саймоном. Возможно, она просто устала или ей надоело это взаимное игнорирование.

Может, она кажется себе сволочью, потому что бросает его на Рождество в особняке Питчей. Такой кажусь себе я. Здесь жутковатая атмосфера… «А давайте убьем девственника и напишем отличный новый альбом для „Лед Зеппелин“». Хотя здесь чудесная библиотека, а мачеха База выглядит милой женщиной. Интересно, девственник ли Саймон… Определенно нет. А может, да?

– Но я думал… – говорит Саймон.

– Идем, – настойчиво произносит Агата. – Если ты не поедешь, кто доест ужин и проследит, что мы смотрим «Доктор Кто»?

Саймон вновь переводит взгляд на База. Тот все еще кажется раздраженным. Может, в их перемирии есть особый пункт про Агату? Может, она что-то вроде «бесполетной зоны»?

Но это нечестно: как девушка, Агата совершенно не подходит Саймону, но она одна из немногих его друзей. И так будет даже после окончания перемирия.

– Идем, Саймон, – говорю я. – Соберемся после Рождества.

– Хорошо… – Он поворачивается ко мне. – Хорошо. Схожу за пальто.

Глава 67

Баз

Я сижу со скрипкой в руках, но не играю. В библиотеку заходит отец.

– Юные маги ушли, – говорит он.

Я киваю. Он проходит в комнату и садится на длинный диван с обивкой из конского волоса – там почти весь день валялся Саймон. Отец нарядился к ужину. По воскресеньям и праздничным дням мы облачаемся в парадную одежду, и сегодня на нем черный костюм с красным отливом. Волосы отца побелели, когда умерла моя мать, но выглядят они как мои – густые, немного волнистые, с острым вдовьим мыском. Вероятно, облысеть с возрастом мне не грозит, и это успокаивает.

Все говорят, что внешностью я пошел в мать. Мы происходим от египетской ветви семейства Питч, но я сознательно копирую манеру отца держать себя: никогда не догадаешься, что у него на уме. Я репетировал этот взгляд перед зеркалом. Конечно же, я вижу свое отражение в зеркале: Саймон Сноу – просто тупица.

В данную секунду я притворяюсь, что меня не заботит отъезд Сноу. Притворяюсь, что даже не заметил, как он уехал.

Не знаю, почему меня это удивило, ведь последние двадцать четыре часа я убеждал Сноу, что мы не друзья, а поцелуи ничего не значат. Почему же я шокирован и огорчен, что он уехал с двумя верными друзьями… С той, которую он всегда желал.

Отец прокашливается и вальяжно скрещивает ноги:

– Бэзилтон, ты чем-то озадачен?

Никто не называет меня Тиранус. Мама настояла на этом имени из-за того, что оно семейное, но отец его терпеть не может.

– Нет, – говорю я.

– Это часть какого-нибудь безумного плана твоей тети? – спрашивает он скучающим голосом, потом приглаживает складку на брюках.

– Нет, – вежливо отвечаю я. – Это просто школьный проект. Решил побыть паинькой и посмотреть, куда меня это приведет.

Отец изгибает бровь. В библиотеке так тихо, что я слышу, как тикают его часы.

– Сейчас неподходящее время действовать независимо, – говорит он. – У Семей есть свой план.

– И мне там отведена роль?

– Пока что нет. Хочу, чтобы ты сперва закончил школу. Выздоровел. Я разговаривал с твоей матерью. Она подумала, может, тебе захочется с кем-нибудь поговорить… О твоей ситуации.

Он называет Дафни моей матерью. Я не возражаю.

– С врачом? – спрашиваю я.

– Скорее с психотерапевтом.

– Психологом? – Сказал я это вовсе не скучающим голосом. Прокашливаюсь. – Отец, – более спокойно говорю я, – не могу себе представить, что я мог бы обсудить с терапевтом-нормалом.

– Твоя мать… Она сказала, что ты научился говорить о своей ситуации с осторожностью. Не обязательно вдаваться в подробности.

– Со мной все в порядке.

– Твоя мать…

– Я подумаю.

Отец встает. Со свойственной ему прыткостью. Застегивает манжеты.

– Скоро будет готов ужин, – говорит он. – Переоденься.

– Конечно, отец.

Дафни купила мне серый костюм на выход, но в школе я и так хожу каждый день в сером, я и сам серее некуда. Поэтому я надеваю темно-зеленый наряд, который выбрал сам. Черный с зеленцой, слегка отливающий серебром. Завязываю кроваво-розовый галстук, когда дверь в мою комнату открывает Морделия.

– Нужно стучаться, – говорю я, глядя на нее в зеркало.

– Твой…

– Уходи. И стучись. Пока этого не сделаешь, я тебя не вижу.

Она со стоном уходит, захлопывает дверь в спальню, потом колотит по ней кулаком. Будь она из Питчей, я бы уже пришел в отчаяние. Но повадками она и на Гриммов не слишком похожа: кровь моей мачехи в ней словно жидкая кашица.

– Входи, – говорю я.

Морделия открывает дверь и заглядывает внутрь:

– Твой друг вернулся.

Я отворачиваюсь от зеркала:

– Что?

– Избранный.

– Саймон?