Так держать!

– Он не готический, а викторианский.

Сноу потирает голову.

– Это ловушка? Ты заманил нас всех сюда, чтобы убить? – спрашивает он с неподдельным подозрением.

– Каким же образом я заманил вас? Ты сам автостопом добрался до моей двери.

– После того, как ты пригласил меня, – парирует Сноу.

– Да. Ты меня подловил. Я злодей. – Я поднимаюсь с кровати. – Увидимся в библиотеке, когда ты приведешь себя в порядок.

Пытаюсь не умчаться из комнаты так, будто сбегаю от Сноу: спокойно покидаю спальню, потом все же мчусь вниз по ступенькам.

Не знаю, чего я ожидал. Чтобы он открыл глаза и, увидев меня, притянул бы к себе, поцеловал своими восхитительными губами и проговорил: «С добрым утром, дорогой»?

Саймон Сноу никогда не скажет мне «дорогой».

Хотя он только что сказал, что мы обнимались…

Дома у нас нет школьной доски, но на кухне у моей мачехи есть гигантская магнитная доска, на которой она отслеживает все уроки и спортивные занятия моих братьев и сестер. Я фотографирую все написанное там на мобильник, потом стираю с доски и снимаю ее со стены.

Моя семилетняя сестра следит за моими действиями.

– Я все расскажу маме, – говорит она.

– Тогда я заблокирую все дымоходы и Санта-Клаус не сможет попасть в дом.

– Здесь слишком много дымоходов, – возражает она.

– Не для меня. Даже не поленюсь потратить на это время.

– Тогда он зайдет через дверь.

– Морделия, не глупи, Санта-Клаус никогда не приходит через дверь. А если вдруг придет, я скажу ему, что он ошибся домом.

Я осторожно проношу доску через кухонную дверь.

– Я все расскажу маме! – кричит мне вслед сестра.

Устанавливаю доску в библиотеке и разбиваю ее на колонки: «Все, что мы знаем» и «Все, чего мы не знаем». В комнату заходит Саймон. Я не обращаю на него внимания.

– Я, конечно, не думаю, что ты предашь нас, – говорит он.

Издаю какой-то звук, жутко похожий на фырканье. Саймон ладонью теребит кудрявую прядь.

– Просто… между нами по-прежнему есть неловкость, да? – (Я все так же игнорирую его.) – В смысле… ты же не сказал… что теперь для тебя все по-другому. А я вот сказал, что не собираюсь убивать тебя.

– Не говорил, – отвечаю я.

– Это подразумевалось.

– Нет.

– Хм, хорошо. – Он прокашливается. – Баз, я не стану тебя убивать. Не стану больше воевать с тобой, ясно?

– Отлично, – говорю я, отступая от доски и любуясь колонками. – Все сразу стало проще.

– Что все?

– Кроули, не знаю. То, что приготовили для меня Семьи. Возможно, я буду тем, кому они прикажут отравить твой коктейль, ведь ты теперь доверяешь мне. Но я могу пообещать, Сноу, что всплакну над твоим телом.

– А может, и нет.

– Хорошо, поплачу в одиночестве, когда придет час.

– Нет, – настойчиво говорит он. – Я серьезно. Нет!

Смотрю на него через плечо:

– Что ты хочешь сказать?

– Нам не обязательно воевать.

– Ты хоть понимаешь, что твой наставник дважды за этот месяц проводил обыск в моем доме?

– Да… то есть нет, я не знал этого, но суть в том, что не я обыскивал твой дом. Что, если, – говорит Сноу, подступая на шаг, – я помогу тебе выяснить, кто убил твою маму, а ты поможешь мне одолеть Тоскливиуса, а потом мы забудем обо всем остальном?

– Обо всем остальном, – повторяю я и разворачиваюсь. – И это сказано про десятилетие коррупции и злоупотребления властью.

– Ты говоришь про Мага?

– Да.

Сноу выглядит обиженным.

– Зря ты так.

– Как мне не говорить о Маге, когда я говорю с Наследником Мага?

– Вот, значит, что ты обо мне думаешь?

– Разве не так ты думаешь о себе? Ах да. Я забыл: ты ведь совсем не думаешь.

Саймон со стоном проводит рукой по волосам:

– Господи! Ты можешь хоть раз не бить ниже пояса? Не бывает у тебя иногда мысли: «Пожалуй, не буду сейчас язвить»?

– Я просто пытаюсь быть разумным.

Саймон прислоняется к полке, на которую я установил доску:

– Это подло.

– Не тебе говорить, Сноу. Ты всегда стреляешь на поражение.

– Когда дерусь. Но мы же не деремся.

– Мы всегда деремся, – говорю я, возвращаясь к доске.

Стою к ней лицом. Сноу стоит рядом, лицом к комнате. Он слегка подается вперед и, не глядя на меня, толкает мою руку.

– Или нет, – говорит он, испортив то, что я написал.

Я стираю слово и пишу заново. Сейчас я работаю над списком того, что мы не знаем. Мне так и хочется написать: «все самое важное», а еще «гей ли Саймон Сноу» и «буду ли я жить вечно».

– Я помогу тебе выяснить, кто убил твою мать, – повторяет он, будто разрабатывает план. – А ты поможешь мне остановить Тоскливиуса. Это же совместная цель, так? А об остальном побеспокоимся позже.

– Так ты получаешь то, что хочешь? Повторяя до тех пор, пока оно не сбудется?

– Разве не так ты накладываешь заклинание?

Я роняю руку, в которой держу мел, и, ощетинившись, поворачиваюсь к Сноу:

– Саймон…

– Ага! – восклицает он, выпрямляясь и указывая пальцем в воздух.

Меня этот жест приводит в ступор. Я видел, как он убивает собаку и меньшими усилиями. Сноу сказал, что собака была оборотнем: думаю, она просто была взбудоражена.

– Ты сделал это снова!

– Что сделал? – говорю я, убирая его руку от своего лица.

Он тыкает мне в лицо второй рукой:

– Назвал меня Саймоном.

– А ты бы предпочел «Избранный»?

Его прикосновение становится более настойчивым.