Так было

Я хорошо помню некоторые обстоятельства, связанные с операцией и смертью Фрунзе. В двадцатых числах октября 1925 г. я приехал по делам в Москву и, зайдя на квартиру Сталина, узнал от него, что Фрунзе предстоит операция. Сталин был явно обеспокоен, и это чувство передалось мне. «А может быть, лучше избежать этой операции?» — спросил я. На это Сталин ответил, что он тоже не уверен в необходимости операции, но на ней настаивает сам Фрунзе, а лечащий его виднейший хирург страны Розанов считает операцию «не из опасных».

«Так давай переговорим с Розановым», — предложил я Сталину. Он согласился. Вскоре появился Розанов, с которым я познакомился годом раньше в Мухалатке. О нем я знал также и от одного из его непосредственных помощников, моего школьного товарища доктора Гардишьяна, с восхищением отзывавшегося о Розанове как о великом хирурге и превосходном человеке.

Пригласив Розанова сесть, Сталин спросил его: «Верно ли, что операция, предстоящая Фрунзе, не опасна?»

«Как и всякая операция, — ответил Розанов, — она, конечно, определенную долю опасности представляет. Но обычно такие операции у нас проходят без особых осложнений, хотя вы, наверное, знаете, что и обыкновенные порезы приводят иной раз к заражению крови и даже хуже. Но это очень редкие случаи».

Все это было сказано Розановым так уверенно, что я несколько успокоился. Однако Сталин все же задал еще один вопрос, показавшийся мне каверзным:

«Ну а если бы вместо Фрунзе был, например, ваш брат, стали бы вы делать ему такую операцию или воздержались бы?» — «Воздержался бы», — последовал ответ. Ответ нас поразил. «Почему?» — «Видите ли, товарищ Сталин, — ответил Розанов, — язвенная болезнь такова, что, если больной будет выполнять предписанный режим, можно обойтись и без операции. Мой брат, например, строго придерживался бы назначенного ему режима, а ведь Михаила Васильевича, насколько я его знаю, невозможно удержать в рамках такого режима. Он по-прежнему будет много разъезжать по стране, участвовать в военных маневрах и уж наверняка не будет соблюдать предписанной диеты. Поэтому в данном случае я за операцию».

На этом наш разговор закончился: решение об операции осталось в силе.

В день, когда Фрунзе прооперировали, я вновь был у Сталина. Здесь же находился и Киров, приехавший по делам из Ленинграда. Решили без предупреждения врачей посетить Фрунзе и втроем направились в Боткинскую больницу. Там нашему приходу удивились. Заходить к больному не рекомендовали. Кроме Розанова там были Мартынов и Плетнев (последний спустя десяток лет проходил как подсудимый по одному из процессов и был расстрелян по обвинению в том, что по заданию Ягоды способствовал смерти М.Горького и других лиц).

Подчинившись совету врачей, мы написали Михаилу Васильевичу небольшую теплую, дружескую записку с пожеланиями скорейшего выздоровления. Писал ее Киров, а подписали все трое.

Однако все сложилось трагично. 31 октября 1925 г. Фрунзе не стало.

Лева Шаумян, а также А.В. Снегов говорили мне, что сам Фрунзе в письмах жене возражал против операции, писал, что ему вообще стало гораздо лучше и он не видит необходимости предпринимать что-то радикальное, не понимает, почему врачи твердят об операции. Это меня поразило, так как Сталин сказал мне, что сам Фрунзе настаивает на операции. Снегов тогда сказал мне, что Сталин разыграл с нами спектакль «в своем духе», как он выразился. Розанова он мог и не вовлекать, достаточно было ГПУ «обработать» анестезиолога. Готовясь к большим потрясениям в ходе своей борьбы за власть, говорил А.В.Снегов, Сталин хотел иметь Красную Армию под надежным командованием верного ему человека, а не такого независимого и авторитетного политического деятеля, каким был Фрунзе. После смерти последнего наркомом обороны стал Ворошилов, именно такой верный и в общем-то простодушный человек, вполне подходящий для Сталина.

* * *

Став наркомом внутренней и внешней торговли, я вошел в круг общехозяйственных вопросов страны и, проработав в этой области в течение четырех лет, приобрел опыт и знания.

Правильность объединения Внешторга с Внуторгом, имевшего место в конце 1925 г., была сомнительной. Очень трудно было совмещать в одном наркомате эти отрасли хозяйства.

В объединенном наркомате были две коллегии: одна — по внешним делам, другая — по внутренним. Я был председателем обеих коллегий. Было установлено, что на заседания коллегии внешней не вызывались работники внутренней и наоборот.

Самым подготовленным был Двойлацкий, который был особенно силен в области банковского и валютного дела. Он имел специальное образование и проходил стажировку в Парижском советском банке, начиная с кассира. По внутренней конъюнктуре специалистом был Залкинд. Он действительно хорошо все это знал, следил за информацией и добросовестно, объективно докладывал. Лобачев руководил Всесоюзной организацией по заготовкам хлеба. Параллельно с ним заготовки хлеба вели Сельхозкооперация и Госбанк.