Так было

Как ни увлекала и ни отнимала все мое время новая работа, я все же беспокоился об Ашхен, которой предстояло как-то управиться со всеми домашними сборами сначала в Кабардинке, затем в Ростове и с тремя детьми (старшему из которых было четыре года) перебраться в Москву. Я уже привык к семейной жизни и жить одному, вдали от жены и детей было тоскливо. Поскольку я никак не мог вырваться, чтобы их перевезти, я просил своих прежних товарищей по работе помочь Ашхен, что они с удовольствием и обещали сделать. Об этом же я просил ее сестру и брата. В сентябре 1926 г. я писал ей:

Дорогая, милая моя Ашхен!

Получил твое письмо. Гайк, наверное, уже у тебя. Он и привезет тебя в Ростов. Если же Гайка нет, обратись от моего имени к секретарю Черноморского Комитета партии т. Подгорному, он даст машину и доставит в Ростов.

В Ростове все устроит Чуднов. Ты там посмотри, может быть, лучше будет, чтоб книги твои не взяла бы с собой, а товарищи привезут.

В Москве мне квартиру уже предоставили, в Кремле четыре комнаты (две большие, две маленькие). Устроимся неплохо, хотя немного будет тесно. Удобно то, что внизу находится столовая Совнаркома, откуда будем брать готовые обеды и ужины — за 20 руб. на каждого взрослого в месяц.

Кроме того, уборка комнат ежедневно производится управлением Кремля. Так что обойдемся без прислуги. Сережу и свою мать взять не могу. Негде их устроить, квартира тесная. Надо об этом написать домой. Квартира будет обставлена мебелью к 20 сентября. С собой детских кроватей брать не надо — все есть. Когда ты будешь в Ростове, попытаюсь ночью поговорить по телефону.

Я еще живу в гостинице, через неделю перееду в квартиру.

Надо, чтобы Маня сейчас уже выслала документы в Университет. Занятия уже начались 1-го сентября.

Твой А. Мик.

Вскоре моя семья присоединилась ко мне. Но она и в Москве продолжала разрастаться: 1 сентября 1927 г. родился четвертый сын, названный Вано (хотя очень скоро все его стали называть Ваня). Уже 2 сентября я передал Ашхен в роддом им. Грауэрмана — возле ресторана «Прага» на Арбатской площади записку, а потом вторую:

Милая Ашхенушка!

Утром позвонили мне, сказали, что меня пропустят к тебе от 3 до 7 часов. Пришел с заседания, говорят, что только записку можно передавать. Оказывается семь дней не дадут совершенно повидаться. Чертовские правила! Ты молодчина, милая. Пришел я домой ночью в 3 часа, не мог спать до 5. В 4 часа позвонил врач, что ты уже родила.

Молодчина ты, держись крепко и поправляйся.

Крепко целую, Арташ.

* * *

Дорогая Ашхенушка!

Пришли записочку, пожалуйста. Посылаю бумагу и карандаш. Когда нужно будет, можешь поручить позвонить мне или Ефимову — пошлем за получением записок.

Я не знаю, как обстоит дело с твоим питанием. Как кормят? Что надо тебе отсылать? Завтра я кое-что пришлю, но лучше ты сама напиши. Вчера поздно ночью с тремя товарищами из Комиссариата был в Зубалове. Ночевали и утром уехали. Дети здоровы и очень хорошо себя чувствуют.

Екат. Серг. прислала со мной тебе варенье.

Сегодня отправлена телеграмма в Тифлис.

Крепко целую — Арташ.

Тот факт, что у меня дети появлялись один за другим и их стало больше, чем у всех моих товарищей (хотя по меркам семей, где выросли Ашхен и я, это и не так много), вызывало по отношению ко мне массу поздравлений и шуток — особенно по поводу того, что у нас с Ашхен были только мальчики. Однако мы с ней тоже хотели девочку. И вот, когда в 1929 г. Ашхен вновь ожидала ребенка, мы оба надеялись, что на этот раз наконец будет девочка. Но опять 5 июня 1929 г. родился мальчик, которого мы назвали Серго — в честь Орджоникидзе. Серго Орджоникидзе очень любил моих детей и уделял им внимание. Может быть, это обостренное чувство возникло из того, что у них с Зиной не было детей, они удочерили девочку, назвав ее Этери. Борис Пильняк, известнейший тогда писатель, подарил мне свой новый роман в трех книгах с надписью: «Дорогой Анастас Иванович, ура — за двенадцать сыновей!»

Имя Бориса Пильняка напоминает мне о его трагической участи. Он был расстрелян в 1937 г., что не могло быть сделано без личного указания Сталина. Лев Степанович Шаумян напомнил мне уже после смерти Сталина возможную причину гибели Пильняка. После того, как осенью 1925 г. умер в результате операции язвы желудка М.В.Фрунзе, по Москве пошли слухи, что смерть его была не случайной. Борис Пильняк опубликовал в «Новом мире» (No 4, 1926 г.) повесть «Свет непогашенной луны» с подзаголовком «Смерть командарма». Это было художественное произведение, однако автор прозрачно намекал на неслучайность гибели Фрунзе. Затем редколлегия признала публикацию повести своей ошибкой. Номер журнала с повестью изъяли из продажи и библиотек. Для тех лет то был чрезвычайно редкий случай.