Так близко, так далеко...

Артамонов идёт чуть впереди нас с Викешей. Дождевик его издаёт металлический свист, шаркая о кирзу сапог. Жердь свою Артамонов взвалил на плечо. Тяжёлая — она клонит его долу.

Артамонов мается. Я догадываюсь об этом по всё усиливающемуся мрачному его сопению. У Артамонова комплекс: он помешан на прямоте, на откровенности, он возвёл эти качества в принцип, — роль дядьки Черномора начинает ему претить, и он, чувствую, вот-вот соскочит с зарубки.

Так оно вскорости и происходит. Артамонов тычет жердь в землю и с нервным смешком говорит:

— Чудесно! Взял он вилы и топор и отправился в дозор!.. Слушайте, товарищи дорогие, не знаю, как вам, а мне с этой палкой ещё страшнее, чем без неё. А ну как и вправду кого-нибудь скараулим? Что тогда? Бить их будем? Рёбра ломать?..

— Ну, рёбра не рёбра, — хмыкает Викеша, покачивая в руке свой «шестопёр», — а пугнуть гадов как следует не помешало бы.

— Нет, для чего мы дубьё взяли? — не слушая Викешу, вопрошает Артамонов. — Против кого вооружились? Вооружились ведь. По-серьёзному — не так себе. Вон какие мы грозные. Если возьмёмся кого-нибудь в три палки обрабатывать, да ещё вкус почувствуем — ого!..

Я, кажется, знаю, как ответить на вопрос Артамонова. Никого мы, разумеется, не возьмёмся обрабатывать, а палками вооружились потому, что сами боимся. Без них мы просто гуляющие, с ними — стража. Они гарантируют нам неприкосновенность. Короче, мы охраняем кооператив, а палки охраняют нас.

Впрочем, Артамонов сам находит ответ.

— Страх, — говорит он, — вот в чём дело. От страха человек берёт палку. И всегда он её от страха брал... Возьмёт от страха, а потом кому-нибудь по черепку, не трожь мою собственность!.. Мой стручок гороха... Слушайте, что с нами происходит, а? Мы же культурные люди.

— А ты брось, если смелый! — обижается Викеша. — Брось, что стоишь. Ты, может, боксёр? Самбист-разрядник? Ишь, запереживал: собственность, собственность. Нашёл собственников. — И тут Викеша неожиданно — наверное, даже и для себя — наносит Артамонову коварнейший удар: — Ты вот лучше скажи: почему это твою ограду поломать можно? И цветы вырезать? И велосипед свистнуть?.. А почему от ихнего мотоцикла нельзя гайку отвинтить? Вот давай опыт поставим: они завтра приедут протоку загаживать, а ты подползи втихаря — отвинти гайку. А я посмотрю, что будет... Они же тебе голову отвинтят. Да ещё с отвинченной головой в милицию сдадут.

Артамонов молчит. Проигрывает, видать, про себя ситуацию с отвинчиванием гайки.

— Но ведь не должно нас это разделять, — тихо говорит он, — то, что у кого-то огород, а у кого-то мотоцикл или машина. Нас другое, по идее, должно разделять... Вот, например, у вас машина тоже имеется, но я знаю, что вы её не украли. Хотя могли бы, наверное, при вашей-то должности... По частям как-нибудь. Не обижайтесь — я это теоретически, разумеется.

— Ничего, крой, — разрешает Викеша, — может, послушаю да украду.

— А приятель ваш Жора, извините, жук. Он свою машину украл. Не знаю, как и где, но чувствую — украл. Если не саму машину, то деньги, не деньги —так что нибудь другое, чтобы деньги сэкономить. Да, собственно, что я вам рассказываю? Сами прекрасно знаете. Но почему-то мы воюем не с Жорой, а с этими молокососами. С Жорой мы водку пьём. А может, правильнее — взять, да всем вместе Жору как следует отдубасить.

— Ну, загнул! — теряется Викеша. Жору бить.., То — Жора, а то — хулиганы какие-то.

— Не просто они хулиганы, Викентий Павлович. В том-то и дело. Тут многое понапуталось, только вот что — понять трудно...

Я прислушиваюсь к их разговору и думаю: а действительно, кто они? И Кто мы? И что оно такое — наше дачное окружение? Щупальца прогресса, наступающего на природу, или, наоборот, — зелёный экран, заслоняющий природу от щупальцев прогресса? Полигон, где тренируется угрюмая собственность, или лаборатория по восстановлению утраченной любви к земле?

И ещё я думаю с досадой: а может, продать к свиньям дачу? Избавиться от болячки этой — чувства ответственности за жалкий кусок природы. Да закатиться куда-нибудь по великой Оби. Слава богу, обширна матушка-Сибирь — есть куда запустить порожней бутылкой...

VII. Осень

Викеша.

Первого сентября утром с территории Викешиной дачи донёсся вопль. Кричала жена Викентия Павловича, высокая костлявая блондинка (теперь мы знаем, что именно блондинка, а не брюнетка, является его супругой и зовут её Ирина Сигизмундовна).

Через минуту стала известна причина горя Ирины Сигизмундовны: какой-то неизвестный варнак украл ночью с подоконника веранды четыре семенных огурца.

Ирина Сигизмундовна облюбовала эти огурцы ещё в середине августа, воткнула рядом с ними палочки, привязала к палочкам белые тряпицы для приметности и, пока семенники не заматерели, глаз с них не спускала. А вчера вечером она сорвала их и положила на подоконник — дозревать.