Так берегись

Мы расстались возле калитки, ведущей в сад Нумминориха. Я наотрез отказался от камры, вина, домашнего лимонада и всего остального, что принято предлагать друзьям, проводившим тебя до порога. Честно говоря, не без сожаления отказался, передышка сейчас казалась соблазнительной, нагулялся уже по самое не могу, да и день перед этим выдался хлопотный. Но до полуночи оставалось меньше часа, а я был твёрдо намерен в полночь быстрым шагом пересекать пустырь, окружающий развалины резиденции Ордена Дырявой Чаши. Затем, собственно, и пошёл провожать Нумминориха – чтобы всё было как в тот первый раз. Про себя решил, что это будет последняя попытка. Сейчас или никогда; как минимум очень нескоро. Не зарекался, как пьяница, заранее зная, что завтра опять потянет к бутылке, и приготовившись терпеть изо всех сил, скорее наконец-то разрешил себе прекратить поиски. Пошёл он в задницу, этот неуловимый призрачный поезд. Безрезультатные попытки снова его увидеть надоели мне не меньше, чем Джуффину. Я тоже не люблю поражения, особенно если терпеть их приходится регулярно, по расписанию, изо дня в день.

То ли призрачный поезд почувствовал, скажем так, крайним буфером, что я теряю к нему интерес, и поспешил исправиться, то ли действительно имело решающее значение – не сидеть на месте, а куда-то идти, то ли просто Нумминорих приносит удачу, и перед всяким сомнительным делом мне следует непременно встречаться с ним, однако на этот раз всё получилось примерно так же, как в первый. Только об рельс я, хвала магистрам, всё-таки не споткнулся и ногу не расшиб, хотя вполне мог бы: шёл, не разбирая дороги, думал, как это у меня принято, одновременно о сотне разных вещей, и только в самый последний момент заметил, что в густой траве что-то блестит. Лунный луч удачно отразился в металле, и это меня спасло.

Я присел на корточки и некоторое время разглядывал рельсы – выглядят, как самые настоящие. И трава пробивается между шпалами, свежая и пожухшая вперемешку, словно они давным-давно здесь лежат. Наконец я осторожно коснулся рельса и ощутил твёрдый, всё ещё тёплый, как будто и правда весь день нагревался под солнцем, слегка вибрирующий металл.

А потом я услышал шум приближающегося поезда, увидел вдалеке слепящий свет сигнальных огней, предусмотрительно отступил на безопасное расстояние, стоял, смотрел, практически открыв рот, как будто не ждал его тут каждый вечер, а впервые увидел, чувствовал себя бесконечно счастливым и одновременно таким дураком, каким не был то ли с самого детства, то ли вообще никогда. Только этим, наверное, можно объяснить, что я не послал зов Джуффину и не выпалил, торжествуя, что первым додумался: «Оказывается, надо было не сидеть на месте, а гулять!» – хотя собирался, твёрдо себе обещал, что, если увижу поезд, сразу же свяжусь с Джуффином и его сюда позову. Всё-таки охота на это наваждение – наше общее дело, а не только лично моё.

Не то чтобы я вдруг передумал, сознательно решил уберечь свой поезд от шефа Тайного Сыска, у которого вечно одни вопросы безопасности на уме, а просто как-то не вспомнил. Я вообще ни о чём в тот момент не вспоминал и не думал, только стоял, смотрел и радовался, что у нас с поездом всё получилось: он остался, он существует, мчится по пустырю, как мне хотелось, и вот мы с ним наконец-то встретились, снова оказались в одной точке пространства в один и тот же момент. Я был рад его видеть и мог поклясться, что поезд тоже мне рад, как мог бы обрадоваться настоящий живой человек, встретив старого друга, который однажды в трудный момент его спас.

Всё это, честно говоря, здорово смахивало если не на безумие, то на морок; это, собственно, и был морок. Я на радостях позволил себе ему поддаться, но окончательно разум не потерял. Стоял, смотрел, ликовал, упивался красотой невозможного зрелища, но запрыгивать на подножку вагона, как в прошлый раз, совершенно не собирался. Забыл обо всём на свете, но как хреново мне было после прошлой поездки всё-таки помнил. И был твёрдо намерен больше никогда этот опыт не повторять.

На самом деле я даже не особо хотел снова кататься на поезде. Назвать искушение неодолимым уж точно было нельзя. Стоять, смотреть, вдыхать неповторимый, невозможный в этой реальности запах паровозного дыма, бессмысленно улыбаться и с детским энтузиазмом махать неведомым пассажирам, которые вряд ли могли разглядеть меня в темноте, оказалось совершенно достаточно. То есть я и без всяких поездок был счастлив, даже с избытком, сердце ныло от невозможности всё это счастье сразу вместить.

В общем, я ни за что не стал бы делать такую глупость, если бы из открытого окна купе не высунулась чья-то растрёпанная голова, и голос, то ли женский, то ли ломкий подростковый мальчишеский, неузнаваемый и одновременно смутно знакомый, не крикнул: «Ты чего стоишь? Поехали, покатаемся! Покажу такое, чего ты в жизни не видел! Давай, залезай сюда!»