Так берегись

– Ну тогда и я скоро вернусь, – сказал я и пошёл к выходу.

Фило, до сих пор увлечённо занимавшийся стулом и змеями, понял, что добыча в моём лице ускользает, метнулся наперерез, подпрыгнул и повис у меня на шее с восторженным воплем: «Я тебя победил!»

И ведь не возразишь. Победил.

* * *

В последнее время мне больше всего на свете хотелось прийти на Тёмную Сторону и попросить: «Сделай, чтобы мне стало на всё плевать». И жить потом дальше, как ни в чём не бывало, наслаждаясь заново обретённым миром с собой. Огромный соблазн!

Но это я себе строго-настрого запретил. Не потому, что хотел как-нибудь дополнительно себя наказать – я не верю в пользу наказаний, они ничего не меняют, только портят характер, жизнь и без них нелегка. Просто считал, что это нечестно. Так нельзя. Когда тебе технически настолько легко уничтожить всё что захочешь, просто высказав пожелание, пусть хоть что-нибудь будет трудно. А то сам не заметишь, как выйдешь из берегов и превратишься в такое чудовище, что Мир содрогнётся. И больше не сможет тебя любить.

Вот и сейчас, оказавшись на Тёмной Стороне, я не стал просить: «Хочу быть счастливым, как раньше». И гулять там, чтобы обычная безмятежная лёгкость пришла сама, без дополнительных просьб тоже не стал. Только попросил перенести меня в поезд к Агате и вернуть через… нет, час это слишком много. Через полчаса. Если вдруг произойдёт невозможное, Агата опомнится и решит ухватиться за самый последний шанс, можно будет назначить новую встречу. А если нет, даже полчаса рядом с ней слишком много, но я как-нибудь потерплю.

В поезде по-прежнему царила роскошь – все эти ковры, панели красного дерева, вазы с цветами, драгоценные поручни и какой-то особый, шикарный, дорогой полумрак, словно над ним специально работали профессиональные постановщики света, развешивали тусклые лампы не наобум, а точно, в нужных местах.

Агата не стала морочить мне голову, сразу вышла навстречу, высокая, статная, черноглазая, такая ослепительно красивая, что впору сдаться без боя, рухнуть ей в ноги: «Делай, что хочешь, таким красивым всё можно». Но я, конечно, не рухнул. Какая разница, красивый у тебя враг, или нет.

– Как я рада, что ты вернулся! – сказала Агата. И улыбнулась так криво, словно играла в очень плохом кино, где злодеи, согласно режиссёрскому замыслу, должны говорить приятные вещи только с искажённым ложью специальным злодейским лицом.

Никакого режиссёра, разумеется, не было, а всё-таки я его вечный должник, потому что когда Агата подошла совсем близко и протянула руки, чтобы заключить меня в объятия, я, впечатлённый её гримасой, инстинктивно отпрянул назад. Вагон качнулся, дернувшись на повороте, так резко, что мы оба не смогли устоять на ногах, только я в последний момент ухватился за поручень, а Агата, двигаясь по инерции, упала на четвереньки, из длинного рукава позолоченного халата вылетел какой-то предмет, блеснул в тусклом свете. Я, поневоле искушённый в уличных драках – когда крепко дружишь с заместителем начальника Столичной полиции, технически невозможно в них время от времени не влипать – сперва наступил на предмет ногой, а уже потом понял, что это нож, и почти рассмеялся: боже, какая глупость! Она что, хотела меня зарезать? Вот просто зарезать ножом? Призрачным иллюзорным ножом зарезать в своём смертном сне того, по чьей милости он продолжается? Что, правда? И это происходит не в каком-то глупом кино, а со мной?

– Хренассе, как ты мне рада, – сказал я Агате. Взял нож, не глядя, выкинул его в открытое окно, за которым сейчас не было ни вымышленных городов, ни лесов, ни полей, ни даже ночного неба со звёздами, одна только первозданная тьма.

Вместо ответа Агата расплакалась, как ребёнок, у которого отобрали игрушку. «Нет! – бормотала она сквозь слёзы, – нет! Я же хотела, я же просила, чтобы у меня получилось! Так нечестно! Я не хочу!»

Я смотрел на эту горе-убийцу и сам чуть не плакал. Потому что, мать её за ногу, так нельзя. Нельзя быть такой несчастной беспомощной дурой, когда у тебя есть невероятная жизнь после смерти, бесконечное путешествие, сотни выдуманных волшебных миров и впереди – вечность, не вечность, но что-то вроде неё.

– Я не хотела тебя убивать, – сквозь слёзы сказала Агата. – А даже если хотела, всё равно заранее знала, что не получится. А нож взяла специально, чтобы ты понял, что натворил. До какого отчаяния меня довёл, когда отказался от своей великой судьбы! И мне не оставил шансов. Вместе мы бы всё на свете смогли. А теперь ничего не будет. Но и ты долго не проживёшь, не надейся. Тот, кто испугался своего предназначения, не нужен Вселенной. И вообще никому.

– Может быть, – легко согласился я. – Пока не попробуешь, не узнаешь. Время покажет, кому я стану не нужен и сколько проживу. А пока давай хоть подняться тебе помогу.

– Не хочу! – закричала Агата. – Не хочу, чтобы ты ко мне прикасался!

– Ладно, – кивнул я. – Как скажешь.

Ради её спокойствия даже отступил на пару шагов.

– Ты мне не поможешь? – возмутилась она. – Даже руку не протянешь? Ну ты и свинья!