Тайный заговор Каина

Спустя полчаса зазвонил звонок у двери. Я медленно подошел к столу, взял пачку сигарет, медленно вынул одну и не торопясь закурил. Затем прошел через всю комнату к окну, повернул кресло и уселся спиной к двери. Я медленно курил и смотрел в окно, хотя понимал, что веду себя нелепо и смешно. Рано или поздно, все равно придется открыть, ведь Лилиан всегда добивается своего. Закрыв глаза, я упрямо заставлял себя задремать, но всякий раз проклятый звонок выводил меня из сонного оцепенения. Он звенел минут пятнадцать, прежде чем я открыл дверь. Передо мной стояла Лилиан. Она была одета в пальто на шиншилловом меху. Ее черные волосы были зачесаны вверх, а лицо сильно накрашено, ее губы искривились в презрительной улыбке.

— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — сурово сказал я.

Она вошла в холл.

— Ты слышала, я не хочу, чтобы ты приходила сюда! Если ты сейчас же не уйдешь отсюда…

— Да? — спросила она, расстегнула пальто и томно улыбнулась. — Что тогда будет? Ты побьешь меня, как однажды побил, помнишь?

Я пристально смотрел на нее, не проронив ни слова.

— Какая великолепная возможность отомстить брату, — продолжала она.

Я открыл входную дверь.

— Вон! — грубо сказал я, глядя ей прямо в глаза.

Она подняла плиссированный подол платья — там были только чулки и маленький поясок с подвязкой. Лениво улыбаясь, она была похожа на проститутку, натуральную проститутку. Я закрыл дверь.

Когда я проснулся на следующее утро — голова раскалывалась от большой дозы виски, Лилиан уже ушла. На столе, рядом с кроватью, лежала записка со словами: «Пока мы живы».

Громко выругавшись, я неожиданно с яростью ударил кулаками в подушку, издающую сильных запах духов Лилиан.

— Я так рад, что вы снова вместе, — сказал Крошка.

Мы пили виски в баре отеля перед отъездом Крошки в аэропорт и возвращением в Берлин.

В тот день мы посетили Лилиан в госпитале. Она выглядела великолепно и чувствовала себя вполне сносно. Только временами сухой раздирающий кашель мешал ей говорить и дышать, и тогда лицо Лилиан приобретало мученическое выражение и становилось серовато-желтым. Но она уверяла, что наш визит нисколько не утомляет ее, и была искренне рада видеть Крошку, которого знала уже более двадцати лет и всегда с удовольствием слушала арии из итальянских опер в его исполнении. Крошка вручил ей миниатюрный проигрыватель и несколько пластинок с песнями Дорис Дей. Лилиан была очень тронута вниманием Крошки. Мы слушали пластинки и вспоминали. Теперь Крошка свободно говорил по-немецки и почти без акцента.

— Я часто думаю о пункте военной полиции, — сказал Крошка. — Когда Лилиан впервые пришла туда, она была одета в голубое платье, с лентой в волосах. Я хорошо помню, что она приехала на велосипеде. Мой дружок Ричи тогда работал над своей первой книгой. Теперь он знаменитый писатель.

— Который больше не пишет!

— Теперь, когда Лилиан снова с тобой, ты будешь писать. — Он повернулся к Лилиан. — Сколько времени ты еще пробудешь в госпитале?

— Еще несколько дней.

— В таком случае сразу поезжай в Швейцарию, как ты и планировала. И побыстрей. Сейчас смутные времена. И здоровье твое пойдет на поправку. Там чудесный климат, горный воздух, чистый и абсолютно прозрачный. В позапрошлом году я провел там почти всю зиму.

Лилиан с улыбкой смотрела на него и согласно кивала головой.

Врачи просили меня не говорить Лилиан всю правду о Делакорте. Но она со страхом расспрашивала меня о Вернере. Я сказал ей, что он уехал в Бремен, но должен скоро вернуться. Он все еще нужен Парадину.

В битком набитом, душном баре я спросил:

— В чем дело, Крошка? Все еще боишься грядущей войны?

— Наверное, а впрочем, забудь о моем страхе. Может, я ошибаюсь. Будем надеяться. Давай еще выпьем. Пьер, повторить!

Я бросил взгляд на Ольсена, читавшего газету за соседним столом. По бару медленно шел мальчик-портье, неся в руках объявление с моим именем. Отвечая на мой вопрос, он сказал, что меня просят к телефону. В телефонной будке было жарко. Из трубки доносился запыхавшийся голос Ванессы.

— Ричи! Ричи! Я так взволнована, что не нахожу слов. О Боже, Ричи…

— Ванесса! Успокойся!

— Ты первым должен узнать. Борису я еще не звонила.

— Где ты?

— Дома, я еще не работаю. А пять минут тому назад пришла телеграмма из Парижа! От Паноса! У него есть дело в университете во Франкфурте, и он хочет зайти ко мне на следующей неделе. Он прибывает во вторник, в шесть вечера. О Боже, Ричи! Едет Панос!

— Превосходно, — сказал я. — Я рад за тебя.

— Я знала, что так будет! Я хорошо знаю Паноса, и в один прекрасный день… я так счастлива.

Я несколько раз повторил Ванессе, как рад за нее, а она тем временем твердила одно и то же. Недобрые предчувствия охватили меня.

Когда я возвращался к Крошке, меня остановила молодая пара, которую я уже видел раньше. Не мог бы я представить их Гомеру Барлоу? Они хотели взять у него автограф. Крошка с обычной для него любезностью одним росчерком пера написал свое имя на карте вин, принесенной Пьером. Уходя, Крошка заметил:

— Так молоды, такая любовь, такая наивность.

— И такое счастье, — добавил я.