Тайный мессия

Ватенде просто свирепо на всех смотрел. Он и его мать уселись на табуреты, и он оперся на свою палку, когда Бабу пошел к большому барабану. Бабу, барабан и дерево четко вырисовывались на фоне яркого африканского неба.

Бабу начал ритмично стучать в барабан, и спустя пару секунд у меня разболелась голова, наверное, оттого, что я ничего не ела с тех пор, как утром позавтракала в отеле. По крайней мере, я думала, что это было нынешним утром, а не вчера и не месяц назад, но не знала наверняка. Я сжала лоб руками, и Сума сказала:

– Музыка – это лекарство.

Она подвела меня к бревну, похлопала по плечу и протянула мне миску с кукурузной кашей, кусочками мяса и овощей. Я заколебалась, и она с улыбкой сказала:

– Это не яд.

Потом подала мне свернутый пальмовый лист, чтобы я пользовалась им как ложкой. Каша оказалась изумительной. Бабу играл на барабане, пока мы ели.

Когда мы покончили с едой, Сума встала и запела чудесным голосом:

– Мунгу юй мвема, юй мвема, юй мвема.

Все женщины вокруг огня повторили:

– Юй мвема, юй мвема, дайма.

Я не понимала слов, но знала, что они поют. Это были призыв и ответ, которые, по-моему, раздаются во всех маленьких церквях по всему миру, и совершенно точно – в тех церквях, которые я посещала, пока росла: сперва в Мэйконе, штат Джорджия, потом – в Гарлеме, в Нью-Йорке. Сума пела призыв, потом остальные возвышали голоса в ответ, хотя некоторые все еще казались недовольными тем, что я здесь. Они могли бы петь спиричуэл [91], вот только я еще никогда не слышала, чтобы его пели так энергично.

– Ты знаешь, что значат слова? – спросила я Джесса.

Он примостился рядом со мной на земле, прислонившись спиной к бревну, в такой ленивой позе, будто сидел на нашей кушетке в отеле «Парко Сан-Марко».

Джесс задумчиво посмотрел в небо и ответил:

– Это старая песня-госпел [92], которой научили их миссионеры: «Мунгу юй мвема» – «Господь добр».

Я улыбнулась всем своим существом поющим женщинам и красивой ночи. Как ясно, сильно и громко звучали голоса тех, кто был самим собой на своей собственной земле.

Потом к поющим присоединились мужчины, и звуки их голосов как будто дотянулись до меня через землю. Что сказала Сума? Музыка – это лекарство? В это можно было поверить здесь, в ночном Удугу, потому что я больше не чувствовала привычной ноющей боли там, где болело всегда.

Бабу присоединился к нам и тоже запел, и вскоре музыка освободила мой разум от бед и страха. Может, это и был госпел, но то была чистая Африка во всем своем могуществе. Жители деревни как будто знали, как петь вместе, чтобы добиться изумительного звучания. У всех были прекрасные голоса, словно эти люди могли красиво петь без всякой тренировки. Все они умели петь и пели, не пропуская ни единой ноты. Не советуясь друг с другом, они изменяли мотив, и воздух вслед за музыкой заряжался энергией. Я почувствовала, как сквозь меня проходят щекочущие волны вибрации, и внезапно безо всякого сомнения поняла, что люди советуются со своими предками насчет Джесса и меня.

Я сдалась музыке и открыла ей свое сердце. Спустя несколько мгновений – или несколько часов – я почувствовала, как сгусток энергии движется из моего живота к горлу, а потом взрывается между глаз. Я увидела людей с темными лицами, которые улыбались мне так, словно это было совершенно естественным.

Остальные тоже видели их?

Я услышала хлопки и с любопытством открыла глаза. Женщины поднялись, окружив костер. Двое женщин помладше держали младенцев в слингах, одна – на бедре, другая – на спине. Некоторые танцевали, размахивая зелеными ветвями. Я увидела, как Ватенде кивнул Бабу, который встал и занял свое место под большой смоковницей рядом с огромным барабаном. Мужчины с барабанами поменьше поднялись, держа их между бедер. Они образовали второй, внешний круг, встав за спинами женщин. «Барабанный бой» – этих слов было недостаточно, чтобы описать звук, который я слышала.

Я почувствовала, что смогла бы летать по воздуху, если бы попыталась.

Теперь я верила, что африканцы это делали. Теперь я верила, что они могли вызывать дождь и осушать реки.

Барабан Бабу издавал самый глубокий звук, заражавший других; танец изменился. Некоторые построились в линию и ритмично прыгали из стороны в сторону, отводя назад согнутые в локтях руки, а потом выбрасывая их вперед и хлопая ладонями высоко над головой. Мне подумалось, что это легко могло бы породить следующее сумасшедшее танцевальное поветрие в Америке… да и в Европе. Этот танец могли бы назвать хоп-клапом [93].

Потом я вспомнила, что слово «клап» [94] имеет два значения. Может, этот танец назвали бы просто удугу-хоп.

Остальные покачивались, переминались с ноги на ногу, топтались на месте, взмахивая руками в сторону старика и его барабана.