Глубже колодца
Люди глухи, потому что не слушают. Люди слепы, потому что не смотрят. Вернее, мы смотрим, но видим лишь маски, не саму жизнь, а наши представления о ней, наши личные миражи. Они нам заменяют реальность, «отводят» глаза. Все остальные барьеры восприятия вторичны. Они как металлические жалюзи, которые мы устанавливаем на окнах, а потом смотрим на мир через щелочки. Ничего удивительного, что в таком состоянии мы вечно чего-то боимся, вечно ошибаемся и нарываемся на неприятности.
Мы не видим, мы только смотрим… и разрешаем себе видеть лишь то, во что готовы поверить. Почему нас поражает временная слепота и мы не видим лежащие на столе прямо перед нами ключи, очки или кошелек? А потом проходит несколько минут, смотришь туда же и удивляешься: да вот же мои ключи, прямо перед носом были. А не видел, потому что не туда смотрел.
А. Иной. Смотреть и видеть – совсем не одно и то же.
Я много думал о природе творчества: каким оно было вчера и каким будет завтра? До изобретения фотографии изобразительное искусство соревновалось с человеческим глазом: зрителю нужен был реальный образ, похожий на то, что видят глаза. Здесь я говорю о европейском искусстве, о культуре Запада.
Восток – иное. И вчера и сегодня там уровень живописи, поэзии, философии был на порядок выше. Там никогда не ценилось точное, зеркальное подобие. Творчество восточных мастеров никогда не было зеркальным отражением привычной реальности. В основе изображения там лежит контур, абрис, особый внутренний свет, что передается от мастера зрителю, когда он видит картину или слышит стихотворение.
А европейский художник соревнуется с зеркалом. Он не ожидает от зрителя ничего, кроме праздного любопытства, а потому удивляет фокусами: вырисовывает каждую волосинку, каждый бугорок на лице, каждое пятно света. Только и всего! Обыватель подойдет к такой работе и скажет: «Как живой!», но разве в этом суть истинного искусства?
Возьмем литературу. К примеру, Хемингуэй напишет просто: «Идет дождь». Другой же начнет описывать, какой именно дождь, какие струи… и все это будет выглядеть довольно правдиво и убедительно. Но кто из них в большей степени художник? Я думаю, Хемингуэй: каждый из нас вспомнит свой дождь, и сколько будет читателей, столько будет дождей.
Ю. Земун . Трудно разобраться, где сильный ход, где слабый, пока сам ты не игрок, а одна из шахматных фигур. Втягиваясь в игру, мы забываем, кто мы есть на самом деле, становимся маской, игровой фигурой: мы уже не можем ходить, как хочется, а только так, как положено шахматной фигуре. И это не на день-другой ты сам загоняешь себя в какие-то рамки, рисуешь себе границы возможного и невозможного, правильного и неправильного…
Мы распределяем роли, примеряем к себе, надеваем маски на других… и создаем очень реальный и все же обманчивый мир, который только кажется нам ясным и понятным. Мы пытаемся все разложить по полочкам: хорошо – плохо, можно – нельзя, стоит – не стоит, наука – мистика… Эта жесткая двойственность мира не раскрывает, а ограничивает наши возможности, мешает нам подняться над игровым полем.