Тайный агент. На взгляд Запада

— Обдумайте мою философию, господин… господин Верлок, — предложил он шутливо-снисходительно, махнув рукою в сторону двери. — Займитесь нулевым меридианом. Вы не знаете средний класс так хорошо, как я. Его чувствительность притупилась. Нулевой меридиан. Самое лучшее и, насколько я могу судить, самое легкое.

Он поднялся и стал наблюдать в зеркале над камином (его тонкие, чувственные губы подрагивали от смеха), как мистер Верлок со шляпой и тростью в руке тяжеловесно пятится прочь из комнаты. Дверь за ним закрылась.

Лакей в панталонах, неожиданно появившийся в коридоре, другим путем провел мистера Верлока к маленькой двери, выходящей в угол двора. Швейцар у ворот не обратил на него никакого внимания, и мистер Верлок повторил в обратном направлении маршрут своего утреннего паломничества — прошел его словно во сне, злом сне. Его отрешенность от материального мира была столь велика, что, хотя смертная оболочка мистера Верлока не выказывала на улицах чрезмерной спешки, та часть его существа, отказать которой в бессмертии было бы непростительной грубостью, чуть ли не сразу очутилась у дверей его лавки, как будто перенеслась с запада на восток на крыльях могучего ветра. Он тут же зашел за прилавок и опустился на стоявший там деревянный стул. Его одиночеству никто не мешал. Стиви, облаченный в фартук зеленого сукна, внимательный и сосредоточенный, как будто предавался игре, подметал и вытирал пыль наверху; а миссис Верлок, услышав из кухни дребезжание надтреснутого колокольчика, ограничилась тем, что подошла к застекленной двери гостиной и, чуть отодвинув занавеску, заглянула в темную лавку. Увидев мужа, сумрачно и грузно сидевшего на стуле, со сдвинутой далеко на затылок шляпой, она тут же вернулась к плите. Где-то через час-другой она сняла зеленый суконный фартук с брата Стиви и властно велела ему вымыть лицо и руки — властный тон она использовала в общении с ним уже не менее пятнадцати лет, с тех пор как перестала мыть ему лицо и руки самолично. Когда Стиви с уверенным видом, скрывавшим постоянное тайное беспокойство, подошел к кухонному столу, чтобы отчитаться, она, оторвавшись от мытья посуды, бегло оглядела брата, оценивая степень чистоты его лица и рук. Раньше этот ритуал освящало упоминание об отцовском гневе, но, учитывая свойственный мистеру Верлоку мирный нрав в обращении с домашними, гнев становился событием невероятным — даже для боязливого Стиви. Теоретически же предполагалось, что мистер Верлок будет невыразимо огорчен и потрясен малейшим проявлением неопрятности за столом. После смерти отца Уинни нашла для себя немалое утешение в том, что ей не нужно теперь дрожать за бедного Стиви. Она не могла видеть мальчика расстроенным. Это сводило ее с ума. Еще девочкой она нередко с горящими глазами защищала брата от впадавшего в раздражение патентованного трактирщика. Трудно было поверить, глядя на нее, столь спокойную внешне, что ее порывы могут быть такими страстными.

Она закончила мыть посуду. В гостиной был накрыт стол. Подойдя к лестнице, она прокричала: «Мама!» Потом, открыв застекленную дверь, ведущую в лавку, позвала: «Адольф!» Мистер Верлок так и оставался сидеть как сидел; судя по всему, за прошедшие полтора часа он ни разу не пошевелился. Он тяжело поднялся и, как был, в шляпе и пальто уселся за обеденный стол, не говоря ни слова. Само по себе его молчание не казалось чем-то удивительно странным в этой комнате, которая выходила окном на грязную, редко освещаемую солнцем улицу и располагалась за набитой сомнительным хламом лавкой. Но сегодняшняя молчаливость мистера Верлока столь очевидно вызывалась задумчивостью, что обе женщины не могли этого не заметить. Они тоже притихли, только то и дело поглядывали на бедняжку Стиви, чтобы вовремя предупредить очередной приступ его болтливости. Он сидел за столом напротив мистера Верлока, и сидел вполне спокойно и примерно, уставясь перед собой ничего не выражающим взглядом. Стремление удерживать Стиви от создания каких бы то ни было неудобств для хозяина дома было далеко не последней заботой в жизни этих двух женщин. «Мальчик», как они ласково называли его между собой, был источником тревог подобного рода едва ли не с самого дня своего появления на свет. Уязвленность покойного патентованного трактирщика тем, что в сыновья ему достался столь своеобразный мальчик, проявлялась в склонности к суровым методам воспитания; душа трактирщика была тонка и ранима, а его страдания как человека и отца — абсолютно неподдельны. Позднее настала пора следить за тем, чтобы Стиви не досадил чем-нибудь одиноким джентльменам-квартирантам: сами, как правило, большие чудаки, эти люди весьма обидчивы. И наконец, сам по себе Стиви доставлял немало поводов для беспокойства. В столовой, расположенной в подвальном этаже ветхого белгравского здания, пожилой женщине без конца мерещилось ее дитя, угодившее в лазарет работного дома. «Если бы ты не нашла такого хорошего мужа, милая, — нередко говорила она дочери, — и не знаю, что стало бы с бедным мальчиком».