Тайные тропы

Легкий дымок от костра поднимался над поляной, вился к небу тонкой, ровной струйкой. День ожидался хороший. Это радовало Кривовяза. Впереди лежало еще много километров пути, — тяжелого, лесного, без дорог, без троп. Группа во главе с ним уже третьи сутки шла за партизанской бригадой, пробивавшейся после тяжелых двухнедельных боев на запад. Группа охраняла тылы бригады, прикрывала отход.

Солнце вставало над лесом по-осеннему ясное, но не горячее. На поляну упали его первые лучи. «Пора поднимать ребят, — решил Кривовяз, — время.»

— Сашутка! — громко окликнул он своего ординарца. — Как дела с рыбой?

Разбуженные окриком, партизаны подымались, жмурили глаза, ослепленные светом, и молча принимались складывать свои нехитрые походные постели: плащпалатки, маскхалаты, пальто, шинели, стеганые ватники. Вскоре из-за кустов показалась голова Сашутки. Он лукаво улыбнулся и отозвался:

— Айн минут, товарищ комбриг!

И действительно, не больше как через минуту он вышел из зарослей, держа в руках четыре шомпола с густо нанизанными на них карасями, зажаренными на огне костра.

Вытянув вперед шомполы, Сашутка торопливо, почти бегом, направился к Кривовязу. Ходил он всегда быстро, мелкими шажками, вперевалочку, носками внутрь. Небольшого роста, широкий в плечах, он напоминал собой медвежонка. Ему было уже под тридцать, на льняные вьющиеся волосы и необыкновенно открытые, по-детски васильковые, широко поставленные лукавые глаза придавали его лицу ребяческое выражение. Все в бригаде, по почину Кривовяза, звали его Сашуткой, а Александром Даниловичем Мухортовым он числился только в списках партизан.

До войны Сашутка возил на «эмке» секретаря райкома партии Иннокентия Степановича Кривовяза. Вместе с ним ушел в лес и вот уже более двух лет был его бессменным ординарцем. Неотступно, днем и ночью, Сашутка сопровождал своего командира всюду, куда его бросала суровая народная война. Бывали дни, когда они расставались. Это случалось тогда, когда Сашутка, хорошо знавший здешние места, ходил с ответственными разведывательными заданиями. Но случалось это редко.

Между прочим, Сашутка сердился, когда его называли ординарцем. В первые дни лесной партизанской жизни он выдавал себя за помощника секретаря райкома. Уж он-то знал, что такая должность существовала до войны. Но потом, решив, что для военного времени должность «помощника секретаря» звучит как-то уж очень по-мирному, стал величать себя адъютантом комбрига. Именно комбрига, а не командира бригады. С этим словом у Сашутки связывались воспоминания, навеянные замечательными книгами о гражданской войне.

— Как рыбка на вид? — спросил все с той же лукавой улыбкой Сашутка и положил шомполы на специально настланную хвою, поодаль от костра.

Караси издавали приятный запах, возбуждавший аппетит.

— Попробуем, тогда скажем, — ответил Иннокентий Степанович и опустился на траву, подобрав под себя ноги.

Партизаны последовали примеру своего командира. Из вещевых мешков и противогазных сумок извлекались сухари, черствые ржаные лепешки, недоеденная накануне печеная картошка. Сашутка открыл полевую сумку Кривовяза и вдруг, к огорчению своему, обнаружил, что головки лука, которые хранились там, измяты, а бумаги в сумке испачканы. Сашутка вспомнил, что сумка во время сна побывала у него под головой и под боком. Стараясь утаить от командира бригады неприятное открытие, он принялся очищать бумаги от остатков лука. Но Кривовяз заметил это и бросил сердитый взгляд на ординарца.

— Ты что же это суешь мне в сумку всякую заваль? Там ведь документы, — сказал Кривовяз.

Улыбчивые сашуткины глаза виновато уставились на командира бригады. Сашутка молчал. Он знал, когда надо молчать.

— Молчишь? — вновь сердито спросил Кривовяз, разламывая надвое большого икряного карася.

Сашутка утвердительно кивнул несколько раз сряду головой, чуть-чуть пошевелил губами, но не выдавил из себя ни слова.

Партизаны тихонько посмеивались и качали головами, предпочитая не вмешиваться.

На несколько минут воцарилась тишина. Кривовяз расправлялся с жирным карасем. Рыба ему определенно нравилась, давно не доводилось есть такую.

— Рыбешка важная, слов нет. Кто изжарил? — поинтересовался Иннокентий Степанович, обсасывая карасью голову.

— Я, — лаконично ответил Сашутка.

Перед ним лежала прожаренная докрасна рыба, но он до нее не дотрагивался. Он терпеливо ожидал окончания конфликта, вызванного раздавленными луковицами, и даже не смотрел на рыбу. Выставив вперед полные, как бы припухшие губы, он не сводил глаз с командира.

Кривовяз отлично понимал состояние ординарца, хотя и делал вид, что всецело поглощен едой.

За несколько лет совместной работы он изучил и полюбил расторопного, смекалистого и деловитого Сашутку. Хороший боец, большой выдумщик, рассказчик смешных историй, Сашутка любил прихвастнуть перед партизанами своими «дружескими» отношениями с командиром.

Кривовяз знал, что в кругу партизан Сашутка многих командиров, в том числе и его, величает запросто по имени, выдавая всех их за своих задушевных друзей.