Тайны взрослых девочек

– О чем говорили, Лена? Не мог ваш разговор?.. – Она поняла, что он имеет в виду.

– Нет. Он ничего мне об этом не сказал.

– М-да. Пойдем пока отсюда, сейчас Никитин работать будет.

Лена послушно вышла в кухню, опустилась на тот самый табурет, где вчера сидел отец, уронила голову на стол и замерла. Андрей закурил в форточку.

– Ты бы поплакала, что ли? Легче будет.

– Не могу, – процедила Лена. – Маме не звонили?

– Нет, я распорядился пока не звонить. Тебе первой.

– Правильно. Я сама должна.

Представила, как именно она будет сообщать матери новость, передернула плечами. По спине пробежал холодок. Нет, сделать это она должна все-таки сама. Осталось только собраться с силами.

– Лена, мы закончили. – Никитин вошел в кухню, снял резиновые перчатки. – Сейчас уносить будут. Хочешь проститься?

Она молча встала и пошла в кабинет, где тело отца уже упаковали в черный пакет. Опустилась на колени у того места, где находилась голова, расстегнула молнию, дотронулась рукой до холодной отцовской щеки. Правый висок, развороченный выстрелом, выглядел неумелой копией какого-то страшного грима на Хеллоуин. Она старалась не смотреть туда, но взгляд невольно тянулся к обезображенному выстрелом виску.

– Елена Денисовна. – Сзади подошел Моргунов, неловко топтался, боясь сказать что-то не то. – Елена Денисовна, пора…

– Да. Помогите мне встать, пожалуйста. – Она по-прежнему не отрывала взгляд от обезображенной головы отца. Механически оперлась о протянутую руку Моргунова, с трудом встала.

Мешок застегнули, тело погрузили на носилки, и двое молодых мужчин вынесли его из квартиры. Лена набрала в грудь воздуха и зажмурилась. В этот момент с площадки раздался истошный вой матери, не вовремя вернувшейся от подруги.

Она совершенно не помнила, как прошли похороны. Как-то так получилось, что физически она вроде присутствовала здесь, но мысли ее витали далеко. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим, и она всего лишь наблюдает за всем со стороны.

На следующий день утром они с матерью вдвоем стояли у свежей могилы, заваленной цветами и венками. Большой портрет отца, укрепленный возле временного креста, выглядел каким-то режуще-праздничным, даже неуместным. Отец на фотографии улыбался и казался абсолютно счастливым. Мать дотронулась до рамки, смахнула какую-то только ей видимую пыль и вздохнула.

За все эти дни они с Леной не сказали друг другу ни слова, кроме совсем уж необходимых, даже на кладбище сегодня ехали в гробовом молчании. Мать словно не замечала дочь, погрузившись в свое горе. За несколько дней она заметно постарела.

Андрей советовал Лене переехать домой хотя бы временно, но она отказалась. Понимала, что матери это не нужно, что в душе она считает Лену виновной во всем, что произошло. Она, конечно, не говорила этого вслух, но Лена была уверена, что придет время, и мать непременно выскажет ей все.

Нужно было выходить на работу, приниматься за дела, начинать снова как-то жить. Лена стала все больше времени проводить в прокуратуре, засиживалась до ночи, заканчивая старые дела и занимаясь новыми. И только по делу об убийстве Стрелковых ничего нового не появлялось. Лене уже казалось, что она никогда его не доведет и придется закрывать его как нераскрытое. Прокурор не давил, понимал, что ей и так сейчас нелегко, но Лена чувствовала себя обязанной найти убийц.

Звонок Иветты Коротченко оказался тем самым сигналом, с которого все началось. Она позвонила Лене в пятницу, в самом конце рабочего дня, и попросила о встрече.

– Я заканчиваю работу через полчаса. Если вам удобно, давайте встретимся у прокуратуры. Или мне куда-то подъехать?

– Нет, давайте у прокуратуры.

– Как себя чувствует Максим?

– Максима перевели в Тимкино, – деревянным голосом произнесла Иветта. – Но давайте об этом при встрече.

– Да, простите, конечно.

Лена расстроилась. Надежда на разговор с Максимом рухнула – в психоневрологический интернат в Тимкине постороннему человеку попасть совершенно невозможно.

Мать Максима ждала ее на скамейке в сквере. За то время, что они не виделись, Иветта Генриховна изменилась до такой степени, что Лена даже удивилась. Ухоженная, холеная и высокомерная дама превратилась в ссутулившуюся, поседевшую женщину неопределенного возраста, у которой трясутся руки и то и дело подергиваются то веко, то щека. К Лене Иветта кинулась как к самому близкому чело– веку:

– Ох, Елена Денисовна, как же я вас жду!

– Что-то еще случилось? Вы себя нормально чувствуете?

– Я?.. Да-да, со мной все в порядке. Давайте пройдемся, вечер какой хороший…

Лена кивнула:

– Да, давайте. Вы мне скажите, как вышло, что Максима определили даже не в стационар, а сразу в Тимкино?