Тайну хранит пещера

Последние слова Галичев расслышал.

— С тех пор, как ты меня оставил в Кагане? — с недоброй улыбкой спросил сын. — Когда бросил голодного и раздетого мальчишку? Поздно же ты вспомнил о нем.

— Витя! — Схватил его за руку старик. — У меня другого выхода не было. Я же был как волк загнанный! Я тогда тебе сказал, что мы встретимся, обязательно встретимся в день твоего рождения — десятого октября… Что бы ни случилось… Хоть через сто лет.

— Помню и это… Помню, как под вагонами добирался до Ташкента… Меня там подобрали… беспризорника… Накормили, обули, инженером сделали…

— Женат, детишки?

— Один… — не сразу ответил Виктор Иванович. Его жена Юлька и пятилетний сын Макар в 1942 году погибли от фашистских бомб…

— А где вы были все эти годы? — резко спросил он.

— Где я был… — повторил старик и надолго замолчал…

После разгрома эмира бухарского Сейид Алим-хана хорунжий долго еще скитался из города в город, скрываясь от Советской власти. Наконец, бросив малолетнего сына, сам бежал за границу. Все прошедшие годы он стремился в Советский Туркестан, ближе к захороненному золоту. Но осуществить это удалось только недавно. Вошел в компанию контрабандистов к согласился с ними «сходить» за границу. Свои истинные намерения скрывал от компаньонов. Обратно решил не возвращаться. Только успели ступить на советскую землю, как их схватили…

Хорунжий отбывал срок на Колыме, был амнистирован — учли преклонный возраст. После освобождения приехал в Узбекистан. Его притягивало золото.

И вот он опять там, откуда бежал много лет назад. Поступил работать на железнодорожный разъезд, слепил небольшую кибитку, посадил возле нее фруктовые деревья. Службу нес исправно, считался хорошим работником. Администрация несколько раз его премировала, профсоюз направил полечиться на курорт, помог деньгами. А сейчас — Кисловодск, нарзанная галерея, сын рядом…

— Разве все расскажешь вот так, с бухты-барахты? — встрепенулся старик, поняв, что молчание затянулось. — О жизни расскажу после, а сейчас поведаю одно: не первый год живу в Узбекистане, как вы теперь Туркестан зовете. Работаю стрелочником на железной дороге. — Со вздохом поднялся.

— Нужно идти… Скоро встретимся насовсем… Пошли, сынок.

На проводе — Самарканд…

Расставшись с сыном, бывший хорунжий направился на улицу Дарьяльскую, на квартиру к своему старому другу Кузе.

— Теперь можно поговорить и о деле, — решил хорунжий, глядя на старика с иконописным лицом. Положил на стол колбасу, хлеб, поставил пол-литра водки, уселся на стул. Тем временем хозяин колдовал возле самовара.

— Кузьма свет-Никитич, — заговорил гость, — сына Витьку все-таки нашел, встретились… Инженер… А теперь слушай меня внимательно!

Гость говорил шепотом, заговорщически оглядываясь.

— Ты, Кузя, ко мне поедешь, в Туркестан, то бишь в Узбекистан. Есть там у меня золотишко припрятанное… Немало его… На всех хватит… Достанем и махнем опять сюда, здесь жить будем… Здесь и монетки сплавлять курортникам сподручней. В другие города тоже выезжать будем. Еще бы найти верного человека, развернулись бы…

Хозяин, хотя и выпил спиртного, хода мысли не терял. Предложение старого друга — поехать к нему, добыть спрятанное золото, — казалось, вернуло старику былую силу. Тощий лик дяди Кузи потеплел.

Шептались долго. Продумали, кажется, все. Квартиру — временно сдать дачникам. Дядя Кузя ехал в гости к старому другу, в далекие теплые края.

Весь этот вечер Виктор Иванович был в подавленном настроении. За ужином не проронил ни слова и сразу же ушел спать.

Григорий тоже лег рано, но никак не мог уснуть. Не включая света, накинул на плечи халат, вышел на балкон. Небо чистое, где-то над «Храмом воздуха» упала звезда, ее хвост погас в стороне от Эльбруса. Город затихал, отходя ко сну.

Опять вспомнились строки, написанные семнадцатилетним Лермонтовым.

Так жизнь скучна, когда боренья нет…

Часы в коридоре пробили одиннадцать.

Вошел в палату, дверь на балкон оставил открытой — тепло. Рашид безмятежно посапывал. Виктора Ивановича совсем не было слышно, наверное, спал.

Но он так и не сомкнул глаз за ночь. Думал.

Жил человек, мало думая о том, что было с ним чуть ли не полвека назад. А потом случайная встреча заставила, словно клубок, разматывать воспоминания, уносящие в далекое детство…

Вот он — единственный в семье ребенок, всеобщий баловень, не слезающий с рук матери.

Дни проходили среди игрушек дома или в саду за глиняным забором.

Потом вдруг вся эта жизнь оборвалась. С улицы азиатского шумного города в их дом вошли непонятные ему тревожные дни. Разговоры родителей о революции, свержении царя, бунтующих солдатах, каких-то митингах…

Отец часто по ночам неожиданно, торопливо одеваясь и гремя саблей, надолго исчезал из дома. Виктор испуганно жался к матери, которая как могла успокаивала сына.

А потом, когда отец снова надолго исчез из дома, заболела мать. В тяжелом тифозном бреду металась в постели, и из больницы она уже не вернулась домой…. Это было первое тяжелое горе.