Таинственный всадник

Никого, не удивляло, что на улицах Парижа теперь не появлялись люди, одетые в платья со шнуровкой, кружевами, исчезли парики, никто не носил нижних юбок экстравагантной ширины. Белый цвет считался цветом для женских платьев, в то время как серые и черные цвета стали стандартными для мужчин. Волосы заплетены или коротко подстрижены, на головах — простые белы кепи: незачем предаваться греху тщеславия.

Проснувшись как-то утром, Рене и ее семейство увидели за окном густой черный дым; казалось, он заполонил весь Париж. Селия д'Антон вышла на улицу и спросила у прохожего, что горит. Тот, пожав плечами, сообщил новость: гражданин Робеспьер объявил, что тюрьмы слишком переполнены, поэтому две тысячи аристократов были обезглавлены в одну ночь, а поскольку на кладбищах уже не было мест и хоронить несчастных было негде, то обезглавленные трупы загрузили в повозки доверху, отвезли в общую яму и там сожгли.

В ужасной панике Селия велела Рене и Антуану не выходить из дома и запереться ненадежнее.

Финн ушел, чтобы продать хоть что-нибудь из драгоценных камней и купить хлеба и яиц, а когда он возвратился, ни Рене, ни брату уже не нужно было сидеть взаперти. Втроем они бежали по мокрым от дождя улицам к тюрьме, где их отец провел уже почти год.

Селия пошла на гауптвахту, чтобы узнать хоть что-то о своем муже. Стража была прежняя, та самая, которую она подкупила и которая разрешала приносить продукты и одежду Себастьяну д'Антону, но на сей раз жандарм только засмеялся и указал на столб смердящего черного дыма, стелющегося над городом. Он сообщил равнодушным, холодным тоном, что бывший герцог и его сыновья больше ни в чем не нуждаются, они объявлены предателями республики и казнены по приказу Комитета.

Начала собираться толпа, и теперь, когда появились зрители, стражники предстали перед ними настоящими свободными гражданами: они били Селию, приглашая зевак поучаствовать, сорвать свою злость на этой грязной аристократке. Граждане, возбужденные кровью и опьяненные свободой, хватали камни и кидали в нее. Они не отступились до тех пор, пока она не осталась лежать совершенно неподвижно у них под ногами.

Теперь эта мертвая женщина была уже не нужна им, и народ вспомнил об Антуане. Но там, где еще недавно стоял мальчишка, лежал гвардеец: он корчился на булыжниках, сжимая руками нож, торчащий из живота. Кто-то крикнул, что видел высокого тощего старика — тот тащил мальчишку вниз по улице… И началось преследование.

Эти трое не могли вернуться домой, на рю Дюпон, они не смели позвать на помощь — человек мог польститься на обещанную награду за их головы. То, что Селия была англичанкой, спасло ее и детей на время от террора, но теперь, когда ее мужа объявили предателем, а Финн отправил на тот свет гвардейца, гильотина готова была принять их в свои кровавые объятия. Оставив печаль на более поздние времена. Финн украл оружие и кое-что из рваной одежды, в которую они переоделись, и, пригрозив золотарю, заставил перепуганного крестьянина вывезти их из города в вонючей телеге.

В Лондоне Рене и Антуан, едва стоявшие на ногах, завшивленные и грязные, предстали перед Чарлзом Холстедом, лордом Пакстоном, как дети его умершей сестры.

Они не ожидали, что лорд встретит их с распростертыми объятиями и открытым сердцем. Тридцать лет прошло с тех пор, как он в последний раз видел сестру, и не менее тридцати дней после получения письма от французского правительства, в котором сообщалось, что семейство бывшего герцога д'Орлон погибло. Почти с неприличной поспешностью дядя предложил ей выйти замуж за Эдгара Винсента. Делая подобное предложение Рене, лорд Пакстон проявил абсолютное безразличие к тому обстоятельству, что племянница еще не сняла траур по погибшим родителям.

Сначала девушка вообще отказывалась даже говорить о браке. Но четыре недели назад в Лондоне кто-то стрелял в ее дядю. В преступлении обвинили Антуана, и Рене ничего более не оставалось, как согласиться на брак, а также согласиться помогать полковнику Бертрану Росу — словом, пойти на все, чтобы не позволить арестовать брата.

Рене открыла глаза. Ее блуждающий взгляд остановился на коробке из сандалового дерева, где лежал крошечный пузырек с розовым маслом — по капле она добавляла его в ванну. Там была и большая синеватая бутыль с настойкой опия — она принимала лекарство во время ежемесячных недомоганий; были там и завернутые в бумажки порошки от мигрени. Последние два лекарства, предупредил врач в Лондоне, смертельны, если принять слишком большую дозу.

Рене снова посмотрела в зеркало. От слез остались две светлые полоски на щеках, и она протерла лицо влажной фланелевой салфеткой, терла долго и старательно, пока щеки не запылали. Потом принялась за синяки на шее, но внезапно ее взгляд снова замер в зеркале. Синяки оказались и ниже, под лифом, там, где побывали жадные руки Роса. Ее чуть не стошнило при мысли, что у нее на теле могли остаться его пот и слюна. Рене открепила широкую ленту под грудью и спустила платье на пол.