Таинственный портрет

На жалкой кровати, с мертвенно-бледным, изможденным лицом, с запавшими глазами, в комнате, лишенной каких-либо удобств, без огня, чтобы согреть его, без друга, чтобы его утешить, лежал и умирал беспомощный сосед, так долго наводивший ужас и сомнения на всю деревню. Его пес, дрожа от холода, съежился на закопченной рогожке. Мой дед потихоньку неуверенно подошел к постели и в своей обычной добродушной манере обратился к бедняге. Маленький человек в черном, услышав участливую речь, очнулся от забытья. Хотя сердце его почти превратилось в лед, в душе нашлась струна, откликнувшаяся на зов склонившегося над ним старика. Сочувствие было настолько непривычно для его уха, что напрягло угасающие органы чувств умирающего и подействовало, как тонизирующее средство, на его отвыкшие от человеческого общения эмоции.

Он поднял веки, но взгляд его был безучастным и тусклым. Он протянул руку – она была холодна. Попытался заговорить – слова застревали в глотке. Он указал на свои губы с глубоким выражением печали. Мой дед понял, что безобидный незнакомец, покинутый обществом, умирал от голода! В порыве сострадания он отправил слугу в поместье за едой. Немного теплой пищи восстановило силы отшельника, но ненадолго – было видно, что его земное паломничество подходило к концу и он приближался к мирному приюту, где «прекращается суета неправедных».

Его рассказ о злоключениях был краток и занял мало времени: слабость подкралась, усугубленная суровым временем года, он слег, не имея сил ни подняться, ни позвать на помощь. «Да если бы и смог, – горестно сказал он, – к кому я бы обратился? У меня во всем мире нет ни одного друга! Сельчане меня презирают и боятся. Я бы так и умер один среди христиан, и никто из соседей не скрасил бы мою последнюю минуту, не прикрыл мои потухшие очи, если бы вой моей собаки не привлек ваше внимание».

Его глубоко тронула доброта моего деда. Когда он взглянул в лицо благодетеля, по высохшей щеке затворника украдкой скатилась одинокая слеза. Бедный изгнанник – он пролил свою последнюю слезу, но могу поручиться – счет их шел на миллионы! Мой дед просидел с ним всю ночь. К утру больной постепенно угас. Когда в окно заглянуло восходящее солнце, он попросил приподнять его на постели, чтобы посмотреть на него в последний раз. Он некоторое время смотрел на солнце, охваченный подобием религиозного экстаза, и губы его шевелились, словно в молитве. Дикая догадка метнулась в уме деда: он идолопоклонник! Поклоняется солнцу! Прислушавшись, дед покраснел, устыдившись своего недостойного подозрения, – человек всего лишь набожно, по-христиански молился. Закончив незатейливую молитву, маленький человек в черном отвел взгляд от востока, взял ладонь деда в одну руку, а другой указал на солнце: «Я люблю наблюдать за ним. Оно – символ всеобщей щедрости, как истинный христианин. Его свет – самое славное благодеяние, человеколюбие в чистом виде!» Мой дед еще больше смутился из-за своего поспешного подозрения. Поначалу он просто жалел чужака, теперь же проникся к нему уважением. Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на него. Во внешности незнакомца наступила перемена: озарявший его черты святой экстаз сменился выражением загадочной значительности. На рубленом лице промелькнул проблеск величия, словно оно хранило какую-то важную тайну, не решаясь ее открыть. Больной поправил съехавший ему на глаза потрепанный ночной колпак и медленным, величавым жестом повел исхудавшей рукой. «Вы видите, – сказал он с немногословной торжественностью, – вы видите перед собой последнего из потомков прославленного Линкума Фиделиуса!» Мой дед посмотрел на него с почтением. Он никогда не слышал о знаменитости, чье имя было объявлено с такой помпой, однако оно содержало в себе оттенок готической горделивости, поражало странной красотой и вызывало невольное уважение.

– Вы были добры ко мне, – продолжал маленький человек в черном после короткой паузы, – и я богато вас вознагражу своим сокровищем! Вон в том большом ящике из еловых досок лежат тома моего славного предка. Мне посчастливилось стать их единственным владельцем. Возьмите их, прочитайте их, и вы обретете мудрость!

Речь утомила беднягу, и он повалился на подушки почти бездыханный. Рука, которую в знак важности предмета он поднял к плечу моего деда, отказалась служить и упала на постель. Верный пес лизнул ее, точно стараясь утешить хозяина в последнюю минуту и выразить благодарность руке, которая так часто ласкала его. Естественный порыв верного животного не прошел мимо внимания умирающего. Он поднял тяжелые веки, повел глазами на собаку, потом на деда, и, высказав свою безмолвную просьбу, сомкнул их, чтобы больше никогда не открыть.