— А потому что «Андалузия» против «Лузитании» соринка. Знаешь, какая та была громадина? Одних американцев тысяча потонула.
— А она потонула?
— По ней торпедой дали.
— Фигасе, тысяча пассажиров! Это же возить не перевозить.
— Раньше двух не пойдут. Искандер, у тебя есть часы?
Александр сидит на облучке и с отвращением глядит на Маммас, которая задницей это чует. Сегодня три недели как Александр сошел на пристань, прошел таможню, сел на извозчика. Кто бы теперь в это поверил? А кто бы тогда в это поверил — что через три недели он сам будет этим извозчиком? Будет в арабском подгузнике и чалме дожидаться пассажиров. Случайно она села к нему. Как же ее звали?
«Куда едем, сударыня?» — «Сандро?!» — она узнала его. — «Сандро умер, у меня больше нет имени». — «Тогда и у меня его больше нет. Забудь, как меня звали. Эти четыре дня на пароходе самые счастливые в моей жизни. Таких, как ты, нет. Я в тот же день помчалась в гостиницу. Знаешь, что мне ответили?» — «Не говори, прошу тебя». — «Что ты вор. А я наверняка еще хуже. Бедный мой. Ты скрываешься от полиции? Гашиш, да?»
Показались первые пассажиры. Горб чемоданов на спинах носильщиков, один, другой, третий. Александр очнулся от своих грез, которыми по обычаю извозчиков коротал вечность. Каждый грезит на свой вкус. Мустафа, на чье место сегодня кто-то покушался, тот летает на ковре-самолете. Есть охотник сразиться с ифритом на глазах у всего измрана (совета старейшин). На вкус и на цвет, как говорится… Кому и кобыла невеста, а кому и царица Савская — кобыла.
— Куда едем? — оборачивается. — Ривка?
Та смотрит на заросшего арабского балаголу с навернутой на голову чалмой.
— Йалла, пошла! Ну, быстрее, шалава! — и со всей силы принялся хлестать Маммас. — Когда же, отъехав, остановился в неприметном месте, то простонал:
— Ривкэлэ… Как ты сюда попала? Деньги проверь. Где ты их держишь?
Ривка хранила деньги по примеру праматери Рахели. (См. Быт. XXXI, 34–35.) Хоть и поэзийная душа, а не признавала никаких кошельков, кроме самой природой предусмотренных.
— Есть? Покажи! Уф, слава Богу.
— Алекс, что это значит? Что ты с собой сделал? Что ты делаешь, пусти…
— Ривкэлэ, сестричка… поди сюда, Анитра, я же твой братик… Дай руку, смотри, я с ума схожу…
— Хорошо. Но не здесь же.
— Конечно, не здесь, моя радость.
Маммас дорогу знала и бежала легко и уверенно и остановилась сама.
— Что это? — входя и зажимая нос. — Ты здесь живешь?
— Ой, Ривочка, дай ротик, девочка!
— Алекс! Бедный мой… — вдруг ее осенило: — Тебя ищет полиция? Мы думали, ты в гостинице, в «Гранд-отеле». Ты попал в историю с гашишем? Ты прячешься от своих сообщников?
Мечты опасны не тем, что сбываются, а тем, что сбываются нежданно-негаданно, скоропостижно. Одно хорошо, что к неожиданному повороту событий привыкаешь еще быстрее, чем к запаху.
— Миленький… как же тебя угораздило?
Он начал рассказывать все по порядку, чего стесняться в Кровати Родной. Как четыре дня плыли…
(— Мы семь, — перебила она. — Слышал про «Лузитанию»? Арон обрадовался: «Сейчас Америка вступит в войну». А те не мычат не телятся. Одного корабля им мало, им надо, чтоб целый флот потопили.)
— …и четыре дня с кровати не слезали. И договорились назавтра продолжить в гостинице. А как расплачиваюсь с извозчиком, смотрю: деньги-то пфуч! Часы заложил Шмулика. Ломбард прямо в синагоге, у Бога под крылышком. Смешно сказать, сколько мне за них дал этот мерзавец. Да еще предупредил в отеле, что я ворованные часы ему снес.
Она не понимает:
— Арон же сразу телеграфировал… Даже не Арон из — Дамаска связались с посольством в Мадриде. Те должны были послать сюда «молнию», что берут мосье Александра Аронсона на полный кошт.
— It is interesting. Мы к ним сейчас прямиком. Я им покажу, как даму, которая меня спрашивает, шлюхой называть.
— Так она… она к тебе еще приходила?
— Как пить дать. Эйн камони (нет таких, как я), чтоб ты знала, — он засмеялся.
— Ну, это было с ее стороны бесстыдство. И рыбку съесть… — Ривка тоже засмеялась, и стало видно, как они с братом похожи.
— Что ты хочешь сказать?
— Такие на всех кораблях есть. Они с помощником капитана делятся. Ты наивный, Алекс. Она тебя хорошо пощипала.
Он молчал. Вздохнул:
— Женщина себя всегда прокормит. А я еще должен каждое утро благословлять Ашема, что не создал меня женщиной[100]. Мораль: первоначальный замысел всегда верен.
— Что ты хочешь сказать?
— Надо было наладить ту, с детишками. Она бы мучилась от нечистой совести. А у этой ни стыда ни совести. Ты права Ривочка… у-у, моя девочка, дай губоньки.
Название «Гранд-отель Савой» обязывает. Складки выутюжены до состояния лезвия, цирковые униформисты изображают прислугу, постояльцы — такие же статисты. Но вот к этому заведению, обмахивающему батистовым платком сверкающий штиблет, подъезжает коляска, и в ней совсем юная особа, по-дорожному одетая. Очевидно, что путешествовать в одиночестве ее понуждают чрезвычайные обстоятельства. Гора чемоданов.