Тайное имя — ЙХВХ

Абд улыбается.

— С Маммас — сестренкой. Но ее выдали замуж.

— Это в честь нее ты назвал лошадь?

— Угу.

Лошадь тоже звалась Маммас, всегда сытая, всегда ухоженная, убранная как под венец. Абд поцеловал ей морду.

Для бедного кабила женщина — роскошь непозволительная. Но не возвращаться же в деревню, чтобы отрабатывать приобретенную в долг жену, как он отрабатывает приобретенную в долг лошадку. Он уже испорчен городом. Встречать пароход да покатать по бульвару парочку, услаждая себя зрелищем лоснящегося крупа бегущей Маммас, это не то же, что глядеть с утра до вечера в хвост буйволице через рогатину сохи.

Пару раз Александр наведывался в портовый тупичок — то одетый сумасшедшим велосипедистом, то в костюме местного уроженца. Так ловит аромат сдобы маленький савояр у дверей французской булочной — на полотнах Вильгельма Лейбла и Василия Перова. Но маленький савояр может вбежать в кондитерскую и набить себе рот сластями с прилавка — «отведать и умереть». А эти шалавы с розой — в разрезе у бедра — свою кузницу держат на запоре. Знают, чего ждать от изголодавшегося нищего, и требуют деньги вперед.

Как-то так само собой получилось, что Александр взял бразды правления кобылкой Маммас в свои руки. Не сказать, чтоб в полном объеме, но ежели под браздами подразумевать удила, то их-то он и перенял у недужного Абда. Ночью Абд метался и бредил на незнакомом Александру языке и не давал ему спать. Под утро Александр решил, что с него хватит и для них обоих лучше, если он отвезет Абда в больницу, а там разберутся.

Чему Александра учить не надо, это обращению с лошадью. В грядущем мире наше первое слово будет не «мама», а «дабл ю, дабл ю, дабл ю». И так же росший на природе ребенок учился запрягать и распрягать прежде, чем спрягать. Велика премудрость: провести в оглоблю, заложить дугу, по весу которой понимаешь, как нежно любил Абд свою Маммас. Пушинка! А шлея с исподу прямо бархотка, такою в жизни не намозолишь.

Подумал: «несчастный» — имея в виду не то странности любви, не то внезапную болезнь, как зверь набросившуюся на того, кто вчера еще был здоровехонек и всем видом своим говорил: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Есть! Вчера еще ты был Абд, а сегодня этаким господином развалился в коляске. А на козлах у тебя Искандер, и едете вы в Госпиталь Паломников, который — резиновый и где Аллаху, справедливому, милостивому, предоставлено безграничное поле для бездеятельности. «Месть — сестра справедливости», — оправдывается Всевышний устами Абда, раба своего, и устами великого множества других абдов. Никогда не говори: «Что было, то и будет и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». А вдруг сегодня деньги придут.

Алекс сделался возницей в Мелилье. Этим он только удружил членам корпорации возниц. Иначе пришлось бы пустить по кругу чалму в пользу коллеги, лишившегося заработка. А так его заработок при нем. Всем хорошо, одна лишь Маммас грустит. Ее больше не любят — не вынут камешка из копыта, не разотрут сеном, не поцелуют в уста сахарны, угостив в приливе нежности сахарком. Если б она умела петь или слагать стихи, она бы исполнила:

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

— шансон, который Алекс как-то раз услышал из-за дверей надымленной залы.

^{Мелилья}

Вечерами он переодевался и шел потолкаться «среди людей». Затерявшийся на неведомом полустанке, он постепенно превращался в Абда, чувствовал себя проданным в абдство, как дико это ни звучало. Что там они себе думают? Сказано же: «И пусть брат твой выкупит тебя». Их, что ли, всех турки похватали? Завтра снова даст телеграмму. Телеграмма — это три поездки. А пароходы заходят в Мелилью от силы три раза в неделю, значит, недельный заработок кобыле под хвост.

— Война, — вздыхают извозчики. — Разве раньше бывало такое? Только из порта делали до пяти рейсов в день. В день, хабиби! (Арабский аналог «генацвале»). Пароход это гарантированный пассажир. А если тому поблизости, скажем, в «Савой», то успевали вернуться и снова. До трех раз. А пароходов знаешь сколько заходило? В день по два-три.

«Скажем, пять пассажиров в день, — прикидывает Александр. — Это же тридцать пять в неделю! Сколько телеграмм можно было отправить».

Как раз завтра «пароходный день». С утра у причала выстроилась вереница колясок, у Александра свое место. Возницы покорно ждут. У московиц в ходу поговорка: «ругается как извозчик». А в предгорье Рифского хребта «постийоны» (так их зовут в Марокко) услужливы до самоуничижения, разве что между собой бывают резковаты.

— Эй! Ты что — Мустафа? Повороти оглоблю.

Занявший чужое место ерепенится:

— Я так тебе поворочу, что Мустафу своего не узнаешь.

— Кончай базлать, козлы…

Гудок швартующегося парохода на время поглощает все остальные звуки.

— …не спорь, берберским языком тебе говорят: «Андалузия». Те же трубы.

— А почему ты решил, что те же? Может, это «Лузитания».