Тайное имя — ЙХВХ

И дал очередь. Пулеметный озноб передался ему, будто с пулеметом они сошлись в рукопашную. «Hold me! — кричал „льюис“. — Держите меня, или я за себя не отвечаю!» Лента сразу уползла далеко, вылущивая из гильз чью-то смерть. Потом Авшалом уже бил короткими бережливыми очередями[94], как его научили, а в промежутках следовал за перстом указующим — света. Указывавшим вдруг на плывущего, на чью-то голову, торчащую из воды. «Ага, попалась!» Та-та-та-та-та.

^{Сарапеум. Новозеландский пехотинец ведет огонь из пулемета Льюиса}

И уже отовсюду неслось: «А, попался!» — вспышками залпов. Спаси нас, Господи, от дружественного огня, а от турок мы и сами как-нибудь… Те и впрямь стреляют, зажмурившись, как стража в гареме, в каком-нибудь водевиле, под гомерический хохот зала. На этот раз билеты раскуплены новозеландской пехотой. «Ме-е-е-дленно высовывается дуло. Ты уже давно прицелился и ждешь, когда покажется тряпичная каска», — пересказывает содержание водевиля один из зрителей.

Кто никогда не держал в руках оружия, не выискивал стволом невидимую точку, чтоб сделать тайное явным, тот не знает этого чувства: сорвав с другого покров, ты становишься богом — хоть войны, хоть смерти, неважно чего, дело вкуса. Главное, что вбираешь в себя чужое, дышавшее и жившее за миг до этого. И дыхания жизни в тебе прибавилось ровно настолько, насколько там убыло. Не спорьте, я там был. И знаю, что говорю.

Когда враг сильней тебя, когда наградой ему не дружный смех партера, а смерть твоя и плач жен твоих, и полные штаны страха однополчан твоих — о! тогда он, может, и внушит тебе благородную ярость, но как далека она от белозубого смеха новозеландцев. Или от того беззлобного азарта, с каким Авшалом короткими очередями продырявил пару намокших кабалаков. Лучшее средство от ненависти к ближнему не любовь, что спаяна с ненавистью, как день и ночь в сутках, а презрение.

С рассветом стали видны покачивавшиеся лодки и плававшие вокруг тела, ударявшиеся о борта, и тела в самих лодках, и те из них, что еще подавали признаки жизни. Вперемешку с лодками — десантными немецкими лодками новейшей конструкции — плавали понтоны, которые турки успели спустить на воду. Эту без руля и без ветрил флотилию прибивало то к одному берегу, то к другому, то опять относило на середину канала. С британской стороны, в том месте, где песчаная кромка была пошире, а спуск пологий, столкнули большой плот — настил поверх пустых бочек из-под керосина с красным крестом на огромном белом флаге — и стали нагружать его убитыми и ранеными. Позади, в порыжевшем низкорослом ельнике, залегли две роты пенджабских стрелков, в любой момент готовых открыть огонь. По сравнению с ними каково было турецким солдатам, окопавшимся на другом берегу и затаившимся каждый в своей норке!

Потери сторон были несоизмеримы. За время этой несчастливой для турок операции, продолжавшейся двое суток, восточная сторона потеряла порядка двух тысяч убитыми, ранеными и взятыми в плен, тогда как западная — десятерых. Из них двух Авшалом видел своими глазами. Впередсмотрящий на линкоре «Свифтсар» перевешивался через перила «вороньего гнезда», сраженный снайпером в тот момент, когда австралийский корабль проходил по каналу под приветственные возгласы солдат австралийского корпуса. Перед тем несколько часов кряду «Свифтсар» обстреливал турецкие позиции и прямым попаданием разнес в клочья штабную палатку двадцать седьмой дивизии. Ею командовал барон фон Флотов. Это его деду, композитору, была обязана своей популярностью «The Last Rose of Summer» в любимой всеми опере «Марта».

^{Турецкая «конница на верблюдицах». Отряд боевых верблюдов выступает из лагеря в Беэр-Шеве}

Но если для британцев исход дела был очевиден — от генерала Максвелла до пехотинца, которого вспоминает Мэри, глядя на октябрьскую весеннюю травку (на том краю земли сейчас весна), — то Джемаль-паша, стоявший в одном переходе от туссумской переправы, мог тешить себя победными реляциями, коих источником был он сам.

^{Джемаль-паша}