Пятнадцатого элула вместо того, чтобы быть распяленным на кресте — здесь нанизанным на кол, — Мессия признал себя лжемессией, надел чалму. Теперь он Мохаммед-эфенди, главный привратник государев (капиги-баши оторак), и ему назначено месячное содержание. Его жена также обратилась в ислам, была представлена султанше как Фаума Кадин.
Какой бы длины ни были ноги, на которых по миру расходятся вести, в синагогах Европы праздновалось начало года (Рош Ашана) под знаком предстоявшего возвращения в Сион. Еврейские типографии Амстердама как ни в чем не бывало печатали «Молитвенники („Тиккуним“) Саббатая Цви» с его портретом. Слушок, долетевший с первым порывом ветра, поначалу не был унюхан. Первыми «чуют правду» лишь те, кому развенчание Саббатаевых фантазий могло дорого обойтись, — самые настойчивые их проповедники. Они перед неотложным выбором: как быть, раньше других заклеймить всеобщее заблуждение, чтобы опять верховодить, — или еще не вечер? Они с таким жаром проповедовали пришествие Мессии, что сами в него — в себя — уверовали.
Саспортас описывает позор и стыд Хаима Бенвенисти, своим авторитетом поддержавшего саббатианские сатурналии (а как еще это назовешь?). Ученый муж валялся у дверей синагоги в разорванных одеждах, и всяк сюда входивший переступал через него. Накануне богобратья Эли и Иосеф получили письмо, запечатанное кольцом со змеей: «Кончено. Господь сделал меня измаильтянином. Свершилось то, что Он повелел. Ваш брат Мохаммед-эфенди, капиги-баши оторак. В девятый день моей Хиджры из Абидоса в Адрианополь». (Исламское летоисчисление ведется от переселения Магомета из Мекки в Медину. Хиджра — переселение. Саббатай верен себе — уподобляет себя Пророку.)
Бесхребетность души — специалитет Саббатая, но все же на первом месте cante andaluz (пение в андалузском стиле). Поэтому чалму хоть и надел, но воспевать Господа так, словно у него синусит, — нет! Не в силах, не готов, протестует. Нет, нет и еще раз нет! Все что угодно, только не переучиваться на муэдзина. Скорее забуду тебя, Иерусалим, чем отрекусь от андалузского пения. И за овацию в тысячу солнц не готов — не то что за ущербную луну с одинокой звездочкой.
В белой чалме, в зеленом халате он кричал, топал ногами, плакал — когда никто его не слышал, кроме Аллаха. «Ну и не надо, — сказал Аллах на это. — Захочешь, будет поздно».
В одну из своих великих депрессий, сменивших эйфорию новизны, глядя на скорбный венок из белых лилий, Саббатай запел было «Аль нахарот Бавель». («На реках Вавилонских». В псалтири псалом 136-й.) И не смог. Пропал голос. Точно, все кончено. Аллах повелел, и свершилось.
При реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом,
внегда памянути Сиона.
Там на пальмах повесили мы орг
Там пленившие нас требовали от нас слов песней.
И притеснители наши — веселия:
«Пропойте нам из песней Сионских».
Как нам петь песнь Господню на земле чужой?
Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя.
Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя,
Если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего.
Припомни, Господи, сынам Едомовым день Иерусалима,
Когда они говорили:
«Разрушайте, разрушайте до основания его».
Дочь Вавилона, опустошительница!
Блажен тот, кто воздал тебе за то, что ты сделала нам!
Блажен, кто возьмет и разобьет твоих младенцев о камень!
Но дары и призвание Божье необратимы. «Подарки не отдарки», — говорят дети Отцу своему.
— Сарра! Сарра! — вдруг услыхала она, ставшая теперь Фаумой. Она всегда была поблизости, и по ее лицу нельзя было понять, о чем она думает. — Сарра! Ко мне вернулся голос! Пока звучит голос Иакова, руки Исава бессильны.
Нет, совсем не «все кончено». Все только начинается — такое было чувство. Педантичный Самуэль Примо, ненадолго взятый под стражу, припадочный Натан Газати, пускавший по Тибру бумажные кораблики с халдейскими проклятиями Вечному городу, изготовитель фальшивок Авраам Яхини, перебравшийся в Крым, где пользовался известностью среди караимов, — они нашли модус: только злом побеждается зло. Во искупление наших грехов Мессия принял их на себя. Иначе нам не взойти в Иерусалим.