Тайная жизнь растений

Наконец, он швырнул меня на газон. Между многоэтажкой и проезжей частью был разбит небольшой парк. Установленные в нескольких местах фонари плохо освещали темную улицу; наверно, было уже совсем поздно, потому что вокруг не было ни души. Если брат и правда решил от меня избавиться, место для этого он выбрал вполне подходящее. Он навалился на меня и стал колотить что есть мочи. Однако уверенности в его движениях было все меньше и меньше. Он весь будто посерел, стыдясь своего замешательства. Он размахивал кулаками, но явно не знал, что предпринять. Кажется, он продолжал бить меня уже не от злости, а скорее от бессилия. Я понимал это и не мог сопротивляться. Я просто терпел удары. Я считал, что брат бьет не меня. Иначе мое чувство к Сунми перестало бы быть той идеальной любовью, которая не принимает в расчет обстоятельства и условия жизни. Но брат, похоже, думал, что бьет меня, а я не мог игнорировать его мысли просто потому, что они не совпадали с моими. Я уважал его мнение. У меня на лице была кровь. Моя одежда была запачкана кровью, его — тоже. Но я не чувствовал боли.

— Ты дерьмо, ты сукин сын, — сбивчиво выкрикивал брат. — Ты мешаешь всем, исчезни, исчезни, пропади куда-нибудь.

В конце концов, его крик перешел в рыдания. Я молчал, а он плакал. Жаль, он был не настолько глуп, чтобы не понять насколько унизительно его положение. И, к несчастью, его ума вполне хватало, чтобы понять, что я, его брат, являюсь причиной этого унижения.

Я хотел, чтобы он говорил со мной прямо и откровенно. Например, сказал бы просто: «Отстань от Сунми, она моя девушка, даже смотреть не смей в ее сторону!» Тогда я мог бы отвечать. Но он ничего такого не говорил. Он не хотел вступать со мной в диалог. Гордость не позволяла ему разговаривать с таким дерьмом, таким сукиным сыном, как я. И я это понимал.

Через три дня я ушел из дома, но желание брата, чтобы я исчез, было ни при чем. Побои, страх перед братом — все было ни при чем. Уж пусть он меня простит, но я был ему не по зубам. Что он мог сделать мне? Самое большее — обозвать дерьмом и сукиным сыном, поколотить в запале, а потом расплакаться от бессилия. С его непомерной гордостью он мог ранить и заставить страдать только самого себя. Все это было ни при чем. Не из-за брата я ушел из дома, я ушел из-за Сунми. Забыть ее холодное равнодушие я не мог. Перед глазами стояла она: вот она выглядывает из-за спин столпившихся прохожих, а на лице у нее недоумение и страх, вот мать уводит ее в дом, обняв за плечи, она оборачивается — и я вижу ледяной блеск ее насмешливой улыбки. Закрываю глаза — не могу забыть, открываю — и снова тот же мерцающий отблеск. Мне не было больно, когда брат избивал меня — наверно, ее презрительная усмешка подействовала на меня, как заморозка, и я ничего не ощущал. Никаких намеков на то, что заморозка отойдет, не было. В таком состоянии невозможно было жить нормальной жизнью. Время шло, а я, будто под анестезией, ничего не чувствовал. Подготовка к вступительным экзаменам какое-то время занимала меня, но теперь я не мог учиться.

Я не мог больше жить с братом в одной квартире. Он постоянно напоминал мне о Сунми. Последней каплей стали слова, сказанные мне матерью. Она отнеслась ко мне, как к последнему негодяю.

— Как же ты мог? Что брат тебе сделал?..

На мой взгляд, она возмущалась гораздо больше, чем следовало. По ее реакции можно было подумать, как будто это на нее, замужнюю женщину, кто-то позарился. Бред, конечно. Ее наши с братом дела вообще не касались. А если уж она решила вмешаться, то было бы правильнее сохранять нейтралитет. Но справедливости от нее ждать не приходилось, так что вывод напрашивался сам собой — не надо было ей лезть. Мне было нечего терять, дом стал мне ненавистен, тогда я готов был жить, где угодно, лишь бы не оставаться в нашей квартире. Я уже сбежал из дома однажды, так что в моем тогдашнем состоянии было нетрудно решиться на это еще раз.

Выходя из квартиры, я в качестве символической церемонии, знаменующей мой уход из дома, прихватил с собой фотоаппарат брата. По-детски наивно я думал, что, поскольку фотоаппарат очень дорог брату, поскольку это даже больше, чем просто вещь для него, то, забрав фотоаппарат, я смогу отнять у брата что-то очень дорогое, смогу оторвать и унести с собой кусочек его души. Ведь фотоаппарат был его глазами, был его словом. Зоркими глазами и правдивым словом. Без фотоаппарата он не мог ничего увидеть, не мог ничего высказать. Нетрудно себе представить, как он будет расстроен, взволнован, шокирован, когда обнаружит пропажу. Уходя из дома с фотоаппаратом, с его глазами и словом, я сжигал мосты, обратной дороги мне не было. Отрезав пути к отступлению, я сам себя назначил боевым генералом, которому остается только решительно атаковать. Кроме того, фотоаппарат был дорогой и мог принести мне реальную пользу, когда я уйду. Выходя из дома с фотоаппаратом брата на плече, я несколько раз ухмыльнулся. От необъяснимого удовольствия легонько щекотало плечо, по всему телу бегали мурашки.