Тайна тринадцати апостолов

Раскрыть эту тайну кому-либо он не мог. Если он расскажет о том, что видел своими глазами, сбирам — или государственным инквизиторам, или Совету десяти, что то же самое, — его бросят в страшную тюрьму, в Свинцовый дом возле Дворца дожей, чтобы похоронить там эту тайну вместе с ним. Если расскажет кому-то другому — рано или поздно это дойдет до сбиров, и дальше его ждет тот же конец. Но если он сохранит эту тайну в своем сердце, если никому ее не передаст — эта тайна так и умрет вместе с ним…

И тут мастер Якопо, которого большинство венецианцев знали под прозвищем Сын красильщика — Тинторетто, понял, что он должен делать.

Он живописец, единственное, что он умеет делать по-настоящему хорошо, — это писать красками. Его девиз — рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана.

Значит, он должен делать то, что умеет.

Он спрячет тайну по частям в своих картинах, спрячет так, чтобы умный человек смог прочесть его послание. Когда-нибудь позже, когда его самого уже не будет на свете, тайна будет раскрыта.

Дмитрий Алексеевич Старыгин сидел в кафе, что находилось на крошечной площади возле Арсенала, и от нечего делать рассматривал каменных львов. Львов у ворот было много, и почти все разные. Особенно выразителен был один, похожий на старого унылого интеллигента.

День клонился к вечеру, солнце уже перестало припекать — все же осень. Старыгин поежился и отхлебнул кофе.

— Привет! — рядом с его столиком возникла Ленская и с размаху плюхнулась на стул.

— Привет, — протянул он и поежился, ему показалось, что вокруг Ленской вскипают энергетические вихри, было такое чувство, что если до нее дотронуться, то дернет током, как из розетки.

Старыгин не удержался и выразительно поглядел на часы.

— Ой, я опоздала, извините! — проговорила Ленская, голос у нее теперь был вовсе не хриплый, а звонкий.

— Кофе будете? — Старыгин махнул рукой официанту.

— Да ну его, кофе этот, я уж сегодня им налилась по самые уши. А что это они пьют такое оранжевое?

— «Шприц», — сказал Старыгин, — что же еще? Апероль, просекко, что-то там еще… коктейль такой, австрийцы придумали… Все туристы его обожают. Только он со льдом, холодный очень…

— Давайте! Ну что, — начала Ленская, отпив солидный глоток из своего бокала и на секунду зажмурившись от удовольствия, — я только что из полиции. Там такое творится — ужас. Оказалось, что доктор Марчелло Леканти — вовсе и не доктор, в университете он когда-то учился, но степень у него поддельная. А университет он бросил, потому что начались у него проблемы с психикой. Он изучал историю Венеции и подвинулся на шестнадцатом веке, точнее — на заговоре Беллини. Что уж его так заинтересовало, никто не знает, сейчас пытаются там, в полиции, получить его медицинские карты, он ведь в клиниках лежал разных. Но у них тут законы такие — врачебная тайна и все такое, в общем, дело долгое, запросы разные нужны. Короче, попсиховал он в молодости, а потом вроде успокоился, а скорей всего, научился себя в руках держать. Университет-то пришлось бросить из-за того, что он одного студента избил едва не до смерти. Что-то тот сказал не то по поводу Венеции в шестнадцатом веке.

— Тогда еще посадить его надо было, — ворчливо сказал Старыгин, — а они вечно миндальничают…

— Ну, с этим не ко мне, — хмыкнула Ленская. — В общем, дальше следы его теряются, работал где-то в Европе, не то в Словении, не то еще где-то, потом вернулся в Венецию, получил должность в музее Коррер, там-то они и встретились с графиней Контарини.

Старыгин тяжело вздохнул и отвернулся. Ленская поднесла бокал к губам, чтобы скрыть улыбку.

— Сразу скажу, что ваша драгоценная графиня не пострадала, — сказала она, — клялась, что понятия не имела о замыслах Леканти, что про бриллиант, конечно, читала в архивах, но думала, что все это — легенды. Нашлись у нее знатные покровители, в том числе министр Кавальери, так что у полиции не может к ней быть никаких претензий. Выкрутилась, в общем, дама, вышла сухой из воды.