Утром состоялся настоящий пир, куда был приглашён почтенный Бекбулат и его жена с маленьким Абдунаби. Старик в своём старом, залатанном халате был похож на нищего — дервиша. Его тюрбану на голове было столько же лет, сколько Паше. Но на сморщенном лице с жидкой белой бородкой узенькие щелочки глаз были подвижны. Эти щелочки теплели, когда он смотрел на Борьку, и видно было, что его не радовало известие о том, что его гости уезжают, — он уже привязался к этим русским людям. Казах слабо говорил на русском языке, плохо видел и слышал, от каши с тушёнкой отказался, тем более от совхозного сала Марии Фёдоровны, но предложил всем плов без мяса, из старых запасов риса.
Выяснилось, что женщины, посланные Ваней, ехали в одном поезде с Пашей, но они сошли в Манкенте. Если бы Паша осталась ждать обратный поезд на полустанке, где она оказалась, то не застала бы здесь никого… Сегодня утром все женщины вместе с Борей должны были уехать в Манкент и сесть на поезд.
Услышав об этом, Паша расплакалась. Борька ни на шаг не отходил от матери. Увидев её слёзы, он, сдвинув брови к переносице, сказал: «Не плачь, мама!»
— Это я с радости сынок! Больше уже не буду! — она взяла его шершавые ладошки в руки, прижала к губам и заплакала навзрыд. — Аня, что же у него цыпки на руках? Смотри, все в корках!
— Пашуня! Здесь воды попить не хватает. А мыла — днём с огнём не найдёшь! Ничего, приедем домой, мы его отчистим, как новый пятачок будет!
Бекбулат помог найти в селении повозку за деньги, которые предложила Паша. Он вышел проводить постояльцев и долго стоял у своего развалившегося забора, приставив ладонь ко лбу.
Вокзал в Манкенте был полон военного и гражданского люда. Поляки сформированного полка ожидали отправления. Они заполнили всю территорию, лежали по всему перрону на шинелях, подставляя лица щедрому южному солнцу. Начальник станции даже не захотел выслушать Пашу: «У меня задача отправить боевое подразделение. Нет ни одного свободного места!»
Паша пристроила женщин с Борей за вокзалом, на единственном свободном пятачке, напоминавшем своим видом клумбу:
— Никуда не сходить с этого места! За водой идёт кто-то один, в туалет Борька сходит и здесь, под чинарой. А вы — только по очереди! Я в Манкент, к военкому! До вечера у нас времени хватит.
Паша ехала на попутке, в кузове, и гадала: «Что за человек военком? Русский, казах? Казах — навряд ли. Главное, чтоб человек был!»
Что ж, и здесь ей повезло! Усталый полный мужчина крыл кого-то в телефонную трубку отборным матом. У Паши отлегло от сердца: она с каких-то пор стала доверять людям, умеющим так ругаться, и в том, что человек перед ней русский, — тоже не оставалось сомнений. Он только мельком глянул на неё и, кажется, даже никак не отреагировал на её слова: «Я нашла сына, везу домой, мне надо успеть на фронт.»
— Садись пока! — рявкнул он и самозабвенно продолжал ругаться.
Наконец он бросил трубку и посмотрел на Пашу:
— Всем надо на фронт! И даже этим вшивым полякам! Нет, я не хочу их обидеть, но где я возьму им для помывки столько воды? Кричат мне в трубку: «Пся крев! У нас волосы шевелятся от насекомых! Нам воевать с немцем, а нас уже победили вши!» Вот пусть Москва их и отмывает! Подожди, я сейчас еду на вокзал. Что-нибудь придумаем.
Они сели в старенький открытый «Виллис», и разговорчивый военком продолжал:
— Все сейчас едут на Москву, сюда мало кто едет! Я сам здесь недавно. После госпиталя. Под Ржевом был ранен, полжелудка вырезали.
Когда Паша сказала, что ей выходить в Воронежской области, полковник повернулся к ней:
— Да ну? Я сам из Воронежской области, из Семилук! Значит, землячка? А ты молодец, настырная! Другая так бы и сидела на вокзале! Люблю настырных!
Военком сам лично посадил женщин в поезд, набитый поляками.
— Ну вот, землячка, всё, что я могу для тебя сделать. Сейчас водитель принесёт матрас для мальчика. Ночь вам придётся провести в тамбуре.
— Спасибо Вам! Не знаю, как Вас звать-величать, но мой Вам низкий поклон!
— Василем Степанычем меня зовут. Кончится война, даст бог, свидимся в Воронеже. Я был там, в феврале, после того, как наши взяли город. Сильно разрушен!
Польское воинство не оставило ни единого свободного пятачка в вагоне, солдаты сидели даже в проходе. Открыв окна, они курили, не сходя с места, некоторые пытались проникнуть в тамбур, но, увидев женщин с ребёнком во главе со старшим лейтенантом, отступали с шуточками. За окнами наступила ночь, стихло шумливое воинство в вагоне, и Паша распорядилась:
— Спим по очереди, по два человека! Аня, Мария Фёдоровна! Ложитесь «валетом», Борьку посередине, а мы с Настей постоим.
Запах мазута, лязг сцепного устройства и стук колёс мало волновали Пашу, но наступивший холод ночи проник в тамбур. Как тут не вспомнить земляка- военкома! Они раскатали матрас на полу, Паша прикрыла своей шинелью женщин и сына. Борька, привыкший ложиться рано, уже засыпал стоя. Запасливая Мария Фёдоровна достала из сумки тёплую кофту для Паши.