Бывшая солистка монастырского хора слушала молча: она не могла возразить человеку, которому была многим обязана и который был намного старше ее, но перед ее глазами стояли опухшие дети с голодными глазами…
Благодетель поцеловал воспитанницу в лоб: ему показалось, что он убедил ее.
Во флигеле Ланскую поджидали ее ученики — Прасковья и Герасим с женой. Учительница была в том положении, когда не дай бог упасть. Особенно коварны теневые аллеи парка: над головой солнце, а под ногами скользко, как на катке.
Она поблагодарила учеников за внимание и положила на стол свежие газеты. Последнее время «Правда» и «Звезда» заменяли книги по чтению: не хватало букварей. Тамара Александровна вымыла руки, вернулась в столовую, обратилась к сторожу курорта:
— Читай только заголовки…
Герасим прижал бороду к груди, склонил голову над газетой и неуверенно собрал слоги в слово:
— У-жа-сы, — он сдвинул палец, — го-ло-да…
— Хорошо. Дальше…
— Па-три-арх Ти-хон про-тив…
— Против чего? — спросила учительница и заглянула в газету.
Мелкий шрифт труден для ученика. Тамара Александровна прочитала заметку вслух. Автор упрекал главу православной церкви в том, что тот отвергал изъятие «священных риз и чаш» и грозил карой за святотатство: «мирянам — отлучением от церкви, священнослужителям — низложением из сана».
— Кто прав: автор или патриарх?
Вчера Лешина мама слушала проповедь отца Осипа. Он сказал, что все мечты страждущих сбудутся, если они решительно выступят против изъятия церковных ценностей. Она больше двух лет мечтала о возвращении мужа. Вся надежда на бога: он всемогущ. И все ее помыслы сводились к одному — угодить всевышнему. Сегодня на собрании она поднимет руку за послание патриарха. Ее откровенное заявление смутило жену Герасима:
— Я уж не знаю, как тут речь вести — с одной стороны, слово патриарха для нас, верующих, закон, а с другой стороны, нельзя не помочь людям в большой беде. Вот и получается, что…
— Тебя тошно слушать! — вмешался Герасим, поднимая бороду. — На кой ляд богу золото! Наш Христос, натурально, не украшал себя бриллиантами. Икона останется чудотворной и без самоцветов.
Слушая сторожа, Тамара решила: «Скажу об этом». Она почувствовала, что теперь ничто не остановит ее. Тем более что муж уехал в уезд: Иван мог бы отговорить ее. Сегодня утром он приложил ухо к ее чреву, прислушался и засмеялся: «Футболист!»
— А поп Осип голосист, — продолжал Герасим. — Отрастил пузо, как боров! Натурально, сытый голодного не разумеет…
Тамара Александровна осторожно намекнула ему о совместном выступлении на собрании прихожан. Герасим отвел взгляд на высокие часы и опустил бороду:
— Не смогу, уважаемая, в это самое времечко у меня аккурат дежурство…
Он глазами показал на жену:
— Вот разве Степанида…
Курносая женщина, с теплым платком на плечах, смутилась:
— Не привыкши мы, бабы, к сходкам: язык примерзнет, и вся тут! А руку уж не вскину против совести…
— И на этом спасибо, — сказала учительница и глянула на часы: — Пора обедать и на собрание…
На угловой башне церковной ограды шелестело объявление:
Степанида самостоятельно прочитала знакомые слова и с благодарностью посмотрела на свою учительницу:
— Не оступись, матушка…
Ланская, в синем пальто и зеленом гарусном платке, шла осторожно, избегая ледяных накатов. Ее обгоняли прохожие. Они со всех сторон стекались к монастырю. Тамара искала среди них Ивана: к вечеру обещал вернуться и зайти за ней на собрание.
Главная арка монастырских ворот с восьмигранной башней гудела возбужденными голосами. Обширный двор перед тремя старинными храмами был забит участниками собрания. Возле колокольни дежурили Боженька и Пашка Соленый. Их настороженные лица как бы говорили: мы готовы в любой момент ударить в колокола.
Люди стояли плотно, как в пасхальную службу. И все же Груня пробилась к Ланской. Чернобровая девушка энергично пожала ей руку и бодро шепнула:
— С нами друзья… — Затем ее глаза высмотрели группу нэпманов: — Э, да тут все линии Гостиного двора: мучная, шелковая, железная…
В компании торговцев шумела Вера Павловна. Про свою хозяйку Груня сказала, что она после смерти племянника целиком отдалась коммерции…
— Боится, как бы комиссия не заглянула в магазин да на склад…
В это время все собравшиеся смотрели на древний храм с высокой каменной папертью. На нее взошел церковный староста. В черном пальто, с непокрытой седой головой, Солеваров перекрестился перед фресками портика и старательно отвесил поклон притихшей толпе:
— Возлюбленные во Христе братья и сестры! — Его степенный голос на последнем вздохе напрягся: — Вам ведомо, месяц назад правительство советское узаконило изъятие ценностей из храмов. Мы собрались обсудить этот декрет…
Старик обвел взглядом собравшихся и снова натужился.