Тайна дразнит разум

— Товарищ следователь-оперативник, пойми, по всем учреждениям сокращение. Экономия — новая политика. И не одна Люба Добротина с перегрузкой. — Он кивнул на дверь: — Раньше комендант ведал лишь содержанием арестованных, выдавал пропуска на свидание и отвечал за работу справочного стола, теперь же на него взвалили еще хозяйственный отдел: хранение имущества комиссии, распределение конфискованных товаров, использование перевозочных средств, ведение отчетности и выдачу жалованья. И он, ей-ей, не жалуется…

— Чудно и чудно! — удивился Сеня. — Быстро ты освоил этот дом!

— У тебя учусь, дружище. — Иван спрятал улыбку в усы. — Оперативное задание: разыщи Георгия Жгловского…

Не прошло часу — Селезнев докладывал. Он заглянул в магазин Солеваровой, застал Груню без хозяйки…

— Вчера Ерш жаловался, что его принимают за попа. Решил избавиться от батькиной шубы. А может быть, просто Груню пожалел: грянул мороз, а она в легкой кацавейке. «Возьми, говорит, а то все равно пропью». Груня поблагодарила, но не взяла. Он пригласил на танцы под духовой оркестр. Не пошла. Вышел из магазина Ерш грустный…

— А где вчера танцевали под духовой?

— В белой казарме на Красном берегу.

— Ну, Сеня, слетай в Дерглецкие казармы. Может… Постой-ка! — Воркун снял трубку: — Вас слушают…

Говорил мастер Смыслов. Начал он издалека. Видимо, не хотел огорошить друга. Но Иван сразу почувствовал неладное и прервал его охотничью прелюдию:

— Сергей, при чем тут зайцы, ближе к делу!

— Ёк-королек, у меня нет дроби. А в разрушенном дворце — свинцовые трубы. Я спустился в подвал, смотрю, лежит окоченевший. Стены белы от мороза, а он в сапогах, галифе и гимнастерке. Признал только по забинтованным рукам…

— Убит? Рана?

— Нет, елки-палки, видать, забрел пьяный…

Иван усадил за свой стол Селезнева и, накидывая шинель, позвал Пальму…

Иван осмотрел труп Анархиста: ни царапинки. «Неужели опять „убийство без убийства“?»

Пальма вывела хозяина к чугунной решетке калитки и села. Дальше следы смешались со множеством отпечатков солдатских сапог. Путевой дворец времен Екатерины Второй сильно пострадал в 1917 году, но одноэтажный флигель сохранился. В нем расположилась хозяйственная рота кавалеристов. Лошади стояли в царской конюшне. Из нее доносилась задорная песня:

Как-то раз на полигоне
Раннею весной…

Возле ворот пестрела полосатая будка. Часовой указал вчерашнего дежурного, а тот показал, что вчера поздно вечером двое военных, сильно выпивших, просились переночевать. Один был в солдатской шинели, другой в комсоставской. Часовой пропустил их к командиру роты. Они не вернулись.

Выходит, собутыльник завел Жгловского в подвал дворца, положил пьяного на солому и накрыл шинелью. Как только Ерш захрапел, он снял шинель и, наверное, вылез в разбитое окно.

Воркун вернулся в подвал, в котором раньше находилась кухня и людская. Разбитые окна выходили прямо на панель. Заиндевевшие стены без единой подозрительной метки…

— Пальма, где же обратный след?

Ищейка словно поняла озадаченность хозяина. Она поднялась по каменной лестнице из подвала и не вышла на двор, а продолжила путь по ступенькам на первый этаж и остановилась на балконе.

Иван снял кожаный ремень, обвил им чугунную балясину и, держась за оба конца ремня, легко спустился на панельные плиты. На ремне остался след чуть заметной потертости. Иван дождался Пальму и, минуя Дворцовую улицу, зашагал по набережной к белой казарме.

Под высокой аркой Воркун предъявил документ, вызвал командира караульной роты и навел справку:

— Вы лично были вчера на танцах?

— Был.

— Не обратили внимания на мужчину — коренастый, с рыжей бородкой и забинтованными руками?

— Как же, — оживился комроты, — он здорово отплясывал «яблочко»!

— Кто его пригласил, с кем он был?

— С нашим интендантом Зубковым.

— Где он сейчас?

— Да, наверно, в каптерке…

Они пересекли большой двор. Из двери кладовой пахнуло кожей, махоркой и едким мылом. За деревянным столиком щелкал на счетах сонный каптенармус. Он, зевая, сдвинул буденовку на затылок и с трудом поднялся с табуретки.

При имени Георгия Жгловского кладовщик развел пальцем малюсенькие усики под солидным красным носом и опять опустился на стул.

— Мы с ним когда-то дружили, состояли в одной партии. Теперь опять договорились о встрече. На танцы обещал прийти с бабенкой, но явился один, жутко мрачный. — Он указал на стеллаж с солдатскими котелками: — Вот здесь Ерш сбросил шубу и сказал: «Переобмундировать!» Пришлось отдать свою шинель, старую гимнастерку образца восемнадцатого года, галифе с кожаными наколенниками, красноармейские сапоги мои, поношенные. А его вещички в мешок. Обещал сохранить. — Зубков дыхнул перегаром. — Вы за шубой?

— Нет, за Георгием Жгловским. Он не явился на отметку в чека.

— Да, да, вспоминал! — Кладовщик осторожно ногтем снял волосинку с века. — «Я, говорит, пойду позвоню и вернусь». А сам не вернулся. Наверно, думаю, остался на вилле…

— На какой вилле?

— Да что рядом, — махнул на дверь, — за нашим забором…

— Разве у вас нет телефона?