Тайна дразнит разум

Возле Софийской гостиницы дорожники укладывали последние булыжники. Старшой, загорелый, небритый, с коленями, обмотанными тряпьем, крикнул юному помощнику в рваной рубахе:

— Пешка, слетай к Шпеку за шкаликом!

«Следует запретить продажу спиртного в день прибытия гостей», — решил губкомовец и зашел в милицию.

Начальник, в белом кителе, ознакомил его с постами охраны автомобилей и неожиданно сообщил приятную новость: пробег машин откладывается на десять дней. Теперь-то Новгород не опозорится!

Наверное, Иван имел в виду эту новость. В конце недели открытие сезона охоты. Значит, друзья смогут хотя бы две зорьки провести на Ильмене. Давно пора отдохнуть!

А рассудок свое: «Такие вести — телефонные, а чекист просил зайти к нему на работу. Скорее всего, речь пойдет о Берегине». В самом деле, она опередила его с Коршуновым, Морозовым, Фомой. Что ей нужно? Назрела пора говорить о ней.

Обычно друзья встречались в комнате Тамары, но хозяйка избегает встреч с людьми. И Калугин направился прямо в открытые двери кабинета начальника ГПУ.

Узкие оконца бывшей кельи скупы на свет, словно смущались скромной обстановки: настенный портрет Дзержинского, высокий кованый сундук, простой табурет и рабочий стол с телефоном.

Грузный здоровяк двинулся навстречу приятелю, улыбка задобрила скуластое лицо с прокуренными усами:

— Пойми, старина! Жду звонка из Питера. И жена вот-вот… — Он, прислушиваясь, смотрел на белую стену. — Время уж…

Его беспокойство понятно: первые Тамарины роды печальны — разрешилась мертвеньким младенцем. За стеной тихо. И Воркун, облегченно вздохнув, придвинул приятелю табурет. А сам, расхаживая по комнате и дымя папиросой, рассказывал о рискованной операции — чекисты совместно с милицией на хуторе Топор накрыли самогонщиков.

— Меня угостили с обреза, — показал кожаную фуражку, пробитую пулей, и продолжал со смешинкой: — В темноте я угодил в навозную яму и отмывался «первачом» в баньке, где порушили аппараты. А отсыпался верхом на лошади: давняя привычка…

Он взял со стола зеленую папку с номером и ознакомил друга со списком участников автопробега:

— Знаешь, кто пожалует к нам?

Калугин подумал о старорусском контрреволюционере Вейце (он же Рысь). Тот бежал в Германию, где редакция белогвардейской газеты «День» подарила ему автомобиль «мерседес»:

— Неужели Вейц рискнет?

— Нашел дурака. Приедет его шеф Курт Шарф.

— Немецкий дипломат в Москве?

— Теперь он профессор Берлинского университета. (Иван вынул из папки листок.) Письмо дочки Вейца…

— Как Вейца!? — встрепенулся историк, поднимаясь с табурета. — Ведь Рысь бездетный!

— Вейц имел любовницу. Недавно скончалась в Боровичах. А дочь закончила Ленинградский университет, переписывается с отцом. Ее данные: блондинка, двадцать два года, владеет иностранными языками. В данное время по месту жительства не обнаружена.

«Берегиня», — обострил внимание Калугин.

— Из письма видно, что она в курсе автопробега, — пояснил чекист, показывая почерк Вейцевой дочери. — Она может выйти на профессора из Берлина. А ты с ним, доктором философии, найди общий язык…

Против своего желания, историк не бросил тени на «Вечернего соловья» и заговорил об открытии сезона охоты. Иван сонными глазами показал на белую перегородку…

— Я привязан… Возьми Глеба…

Ученик, разумеется, обрадуется, с ним все ясно; а вот дума о ней не отпускает. Разве это не реально: дочь Вейца, гастролируя в Новгороде, поджидает друга отца. Здесь легче урвать золото и переслать родителю. И риск меньший: на берегах Невы или Москвы чекисты опытнее, чем тут. И профессия эстрадная вне подозрения: вся на виду и вне политики. А главное, все это вполне согласуется с ее темным прошлым. Художественный свист, обворожительная улыбка, обаяние — все помогает ей водить за нос доверчивых людей. А физическая сила, ловкость, натренированность?

Однако почему он избегает говорить о ней с Иваном? Не вмешалась ли интуиция председателя трибунала? А может быть, я неравнодушен к ней?

Давно потухло радужное свечение, но память сохранит за семью печатями тьму оттенков — радуга подобна тайне. Кто на самом деле Берегиня?

Сборы на охоту отвлекли его от навязчивой загадки. Мать напекла морковных и мясных пирожков. Глеб перекрасил челн в зеленый цвет. Собаки и Гашка, подсадная утка, учуяли близость простора, озерной ветерок и запах осоки: они разноголосо восторгались, суетясь на дворике. А субботним утром, в день отъезда, настойчивый телефонный звонок и воркуновский бас: «Охоту отменить. Жди у Белой башни». У башни Калугин взошел на земляную насыпь, окинул взглядом панораму Волхова и невольно забыл Ивана и Берегиню: краеведа захватило речное зрелище.

Надо быть коренным новгородцем, надо жить рядом со множеством утиных урочищ и с малых лет любить Ильмень, чтобы сердцем почувствовать происходящее на волховских берегах.