Тайфун

— Но не значит ли это, что мы обороняемся, вместо того чтобы наступать? Почему, к примеру, не ударить по церковникам, не заставить их силой уважать наши законы? Почему, наконец, вообще не запретить их деятельность, если она, как всем известно, враждебна нашему государству?

Тхай покачал головой.

— Ты ошибаешься, мы удерживаем инициативу в своих руках. Политику и конкретные мероприятия разрабатываем мы. Одна из важнейших на сегодня задач — перековка человека, его перевоспитание в духе нового мировоззрения. Здесь годится только убеждение. Возьми Советский Союз, страны народной демократии — разве там религия запрещена? Нет, но она под контролем государства. Народ в этих странах не позволяет бесчинствовать смутьянам в церковных одеждах.

— Я уважаю и религию, и верующих, но я говорю о такой религиозной деятельности, которая идет вразрез с политикой нашей партии. Против тех, кто стоит за этим, я и предлагаю действовать с полной решительностью.

Тхай вздохнул.

— Я тебя понимаю. Не одно столетие во Вьетнаме вокруг религии ломаются копья. Сначала король и феодалы жестоко преследовали католиков. Потом французские колонизаторы пытались искоренить национальный дух, утверждая, что догматы веры важнее любви к родине. Теперь пытаются расколоть народ священники. Они сеют враждебные настроения, убеждают людей, что коммунистическое правительство — это еретики, не способные заботиться об интересах народа, что о вьетнамском народе печется якобы только Нго Динь Зьем и его клика. Зачем нужна им эта ложь? Они хотят одурачить народ, превратить его в ничто, в навоз, чтобы безнаказанно вершить свои темные дела. В этой ситуации мы должны вести широкую разъяснительную работу в народе, вести антирелигиозную пропаганду, разоблачать ложь церковников и добиваться, чтобы основная масса людей активно выступала против церкви.

— Не знаю! Пока мы втолковываем все это одному, наши враги успевают настроить против нас десятки других. Они действуют, а мы только сидим и смотрим.

Тхай глубоко затянулся и негромко сказал:

— Успокойся! Мы наблюдаем за ними, внимательно следим, не занимаются ли они чем-то другим, кроме своей религии. А что касается верующих, то пусть они пока ходят в церковь, пусть молятся. В конечном счете правда восторжествует над ложью, и жизнь покажет людям, кто их истинный друг, а кто враг. Только надо набраться терпения, и перемены в жизни, как очищающий тайфун, откроют нам истинное лицо наших врагов.

Хоа поднялся.

— Ладно, дело этой реакционерки я все-таки передам в прокуратуру.

Тхай тоже встал, подошел к Хоа и взял его за руку.

— Не торопись. Сначала постарайся доказать, что эта женщина такая, какой она тебе представляется. Бойся обвинить человека невиновного. Если мы допустим ошибку и осудим того, кто не виноват, то вызовем к себе недоверие и только. Подержи эту Нян у себя, пусть как следует поразмыслит о жизни. Первый долг милиции — разъяснительная работа…

Тхай хорошо знал, что такое воспитательная работа. В условиях подполья до революции, в годы войны Сопротивления кадровый работник обязан был научиться говорить с простыми людьми, чтобы они его всегда понимали, он должен был поднять людей на борьбу, даже если им грозила смерть. Именно в таких условиях в партии появилось множество талантливых агитаторов и пропагандистов. Но после наступления мира многие ответственные работники стали забывать это важнейшее искусство, растеряли часть тех качеств, за которые их ценил народ. Власть, диктатура — средства принуждения противника, но никак не своего народа…

Хоа знал, что секретарь уездного комитета — человек опытный и осмотрительный, подлинный боец-коммунист. Однако молодость мешала Хоа перенять опыт людей старшего поколения. Желая побыстрее решить трудное дело, он частенько горячился. А теперь, простившись с Тхаем, Хоа шел к себе, по пути размышляя о только что состоявшемся разговоре, приведшем его в сильное замешательство.

Впрочем, и Тхай, проводив гостя, тоже ощутил смутное беспокойство: этот ретивый парень может наломать дров. Уже не раз, поддавшись предвзятому мнению, он принимал скоропалительные решения. И Тхай вспомнил один давнишний случай.