Тагу. Рассказы и повести

Потом вышли несравненные борцы Эсебуа и их противники Гардава, с давних пор соперничающие между собой, но, как и всегда, победителями вышли Эсебуа. За борьбой последовала стрельба по мишеням, после стрельбы зазвучали пандури, песни и пляски не прекращались до рассвета…

Стемнело, дворец озарился светом факелов, в комнатах и в шатре зажгли огромные лучины. Перед началом пира Кация спросил Таби Дадешкелиани: какое вино пожелает он на сегодня для гостей? Сван не очень-то разбирался в винах и назвал первое, какое пришло ему в голову. Хорошо бы "качичи"! Кация не любил качи-чи, считал его недостойным своего стола, да в его винном погребе, и не было достаточного количества качичи. И он тут же приказал мегвинетухуцеси[29] послать за ним человека в Галускари.

Подошло время звать гостей к столу, и Кация подумал: беда, если не успеют привезти "качичи". Мегвинетухуцеси предупредил Кирцэя и Салуки, чтобы они, пока не привезут "качичи", наполняли роги только Дадешкелиани, Абашидзе, Агиашвили, Чачба, Эмхвари, Накашидзе, Тавдгиридзе, Эристави, Цулукидзе и их свите.

Гости поздравили хозяина с избранием его тамадой.

Кирцэй и Салуки наполняли чаши вином "качичи" только сванам, имеретинам, абхазцам, гурийцам, рачинцам и лечхумцам, а одишцам подавали неполные чаши, но делали это так ловко, с такой быстротой поднимали чаши кверху, поднося их гостям, что даже опытный глаз местумретухуцеси[30] не мог бы ничего приметить.

Кирцэй и Салуки вертелись юлой. На них были надеты специально сшитые архалуки и чувяки, кожаные чулки, украшенные серебром пояса, волосы были красиво зачесаны набок, щеки чисто выбриты. Братья сразу же обращали на себя внимание своим изяществом, проворством и вежливостью.

Хотя цель прибытия Таби Дадешкелиани не была достигнута, но все же он был в отличном настроении. Он радовался тому, что Кация оказал ему большую честь, пригласив для его проводов столько князей. Среди гостей он видел многих близких и друзей. Он шутил, смеялся, много ел и пил, налегал на все блюда, произносил длинные тосты, пел высоким голосом и других побуждал петь.

Все были хорошо настроены, между одишцами и гостями то и дело роги переходили за рогами. Но вот беда: слуги, посланные за "качичи", запаздывали, а менять вино было не положено…

Кация был в тревоге. Если бы гости заметили, что одишцы пьют неполные роги, они бы схватились за кинжалы, "кражу" вина не прощали даже родному сыну. Обычаи грузинского стола были незыблемы.

Десять виночерпиев не сумели бы с такой быстротой разливать вино и подавать его стольким гостям, как это делали Кирцэй и Салуки. После того, как Кирцэй поднес Таби Дадешкелиани первый рог, в голове свана то и дело возникали слова, сказанные черкесом: если любишь, то и крепостным легко быть, и трудиться легко, и страдать легко. Теперь парень нравился ему еще больше, ко всеобщему удивлению, он попросил тамаду поднять тост за здоровье Кирцэя.

А ведь еще не было выпито за здоровье самого Таби Дадешкелиани, в честь которого устроен был этот пир, не выпито было за Абашидзе, Агиашвили, Чачба, Эмхвари, Накашидзе, Тавдгиридзе, Эристави, Цулукидзе, и как же мог он предложить тамаде выпить за здоровье крепостного! В сердце своем он и рассердился за это на сванетского князя, обычной воспитанности которого позавидовали бы многие князья. Ни одишцы, ни имеретины, ни абхазцы, ни гурийцы, ни рачинцы и ни лечхумцы не простили бы другому такого оскорбительного поведения, но из уважения к Кации они сдержали свой гнев.

Кация понимал, что гости сдержали себя лишь из уважения к нему, знал он также, что побудило Дадешкелиани сделать это странное предложение: выпить за здоровье крепостного. Побуждаемый теми же чувствами, что и его друг Таби, он принял рог из рук пораженного и смущенного Кирцэя, выпил за его здоровье, а затем обратился с "аллаверди" к Дадешкелиани.

Но ни одишцы, ни имеретинцы, ни сваны, ни абхазцы, ни гурийцы, ни рачинцы, ни лечхумцы не последовали примеру хозяина.

За столом воцарилось натянутое молчание.

Дадешкелиани оглядел гостей, его лицо гневно вспыхнуло. Он как бы выбирал, кому протянуть свой опустевший рог, но если тот, к кому он обратится с аллаверди, не примет рога, это явится для него тягчайшим оскорблением, и знатный сван не потерпит этого. Кирцэй почувствовал, что дело не обойдется без кровопролития, он выпрямился в почтительной позе перед Дадиани и Дадешкелиани, принял рог и обратился к ним с благодарственным словом:

— Дидпатон Дадиа, один из твоих крепостных и твой хизан[31], я не был достоин здравицы. Но твой знатный гость и твое великодушное сердце так пожелали, — Кирцэй волновался, но не давал этого заметить и высоко держал рог. — Дидпатон Дадиа, как полон этот рог, пусть так полнится твоя семья, множится твое потомство и род твой, пусть жизнь твоя будет полна радости, пока сверху над нами небо, а внизу ноги наши стоят на земле…

Кация Дадиани обомлел: он-то знал, что рог, который держал в руках его крепостной, далеко не полон.